Враги внутренние, внешние и выдуманные

Пока я перелопачивал старые статьи о компьютерных забавах (Мандельброты, всякие, Конвеи и Тьюринги - про математическую генерацию картинок, вычислений, разумного поведения), возник вопрос. Почему эта фигня выпала из того, что сейчас называют "компьютерными играми"? Играть с друзьями - можно, на работе, с пользой для самой работы - тоже, притянуть к любой предметной области - вроде получится...

Единственный пришедший в голову ответ: неправильный противник! В старых забавах противником была природа - противник очень сложный, но не злонамеренный. А современному компьютерному игроку требуется враг тупой и злобный - что в тетрисе, что в симуляторе жизни супермена. Он готов скорее играть против такого же игрока, решая спорные проблемы склокой, чем рисковать столкнуться с сложностью объективной реальности.

А можно ли придумать интересного врага для военной игры, кроме "вероятного противника"?

Одна из первых статей на моей страничке (в 2000-м году) была именно про это:

ОТКУДА ЕСТЬ ПОШЛА ПЛЕСЕНЬ ЗЕЛЕНАЯ?

ПОСВЯЩАЕТСЯ С.ЛИТВИНЕНКО
До того, как из книжки Л.Кэррола про Алису сделали психоделический компьютерный ужастик, до знаменитого тезиса фирмы Blue Byte о замене схемы "хорошие парни против плохих" на нечто "более жестокое и кровавое", и даже до того как по мотивам "Бегущей по волнам" А.Грина сняли "Гидросферу" с М.Макдауэллом, был нужен ВРАГ!

РОЛЬ ВРАГА
Понятно, чем мельче моделируемое боевое столкновение, тем проще измыслить подлежащего умиротворению супостата. Для одиночных схваток вполне подойдут маньяки-террористы, жертвы неудавшихся экспериментов или случайно вызванные демоны. Но при эскалации моделирования начинают возникать вопросы: "А не обидели ли мы кого-то зря, сбросив пару лишних мегатонн? А не подгнило ли чего в Датском королевстве?" Понятно, моделируя героя-панфиловца, чувствуешь уверенность в правоте своего дела, но, вот, стерилизовать целые планеты несчастных паучков, не разобравшись толком, что к чему?..
***

Всех врагов можно разделить всего на три категории:
1. ВНУТРЕННИЙ ВРАГ - разумные существа, оказавшиеся по другую сторону барьера в силу запутанных экономики - идеологии. Политика - вещь тонкая, и люди с упорством, достойным лучшего применения, постоянно загоняют друг друга в кровавые тупики междоусобиц. Народовольцы думали, что проблему решит просвещение народных масс. Авторы начала XX века мечтали о чудесах науки. И.Ефремов рассчитывал свое низкоинфернальное общество будущее на основе идей коммунизма. Герои Ф.Герберта пытались направлять энергию страстей человеческих на достижение высшей цели. Сейчас обыватели уверены в незыблемости существующего порядка ("Война есть продолжение политики", "Кольт сделал людей равными" и "Империализм чреват войнами"). Производители игровых вселенных, не претендуя на оригинальность, дергают огрызки из человеческой истории, добавляя своего антуража и постоянно сползая в анахронизм.
2. ВНЕШНИЙ ВРАГ - природа, совершенно чуждые нам формы жизни, конкурирующие с нами экологически. Чтобы измыслить такого врага (особенно, разумного) нужны некоторые естественнонаучные знания, чего фантастам и сказочникам всегда катастрофически не хватает. 0бычно, супостат, заявленный в данной номинации, на поверку оказывается либо внутренним, либо выдуманным.
3. ВЫДУМАННЫЙ ВРАГ - "гуманоиды с негуманоидной логикой". Наиболее популярный враг. Экстраполяция мифологических и религиозных сюжетов. Хорош на первый взгляд, но не выдерживает никакой критики (опять пробелы в школьном образовании авторов или их нежелание прорабатывать детали) при любой попытке анализа. Редкие супостаты обладают собственным миром, чаще они лишь иллюстрации идеи мирового зла. Иногда ВЫДУМАННЫЙ враг занимает в психике обывателя место врага ВНУТРЕННЕГО ("Империя Зла", "Вероятный противник").

СУПОСТАТ	ВНУТРЕННИЙ	ВНЕШНИЙ	ВЫДУМАННЫЙ
ПРИЧИНА КОНФЛИКТА	политика	экологическая несовместимость	изначальная злокозненность
ТЕЧЕНИЕ КОНФЛИКТА	война	сокращение среды обитания	отражение набегов
РАЗРЕШЕНИЕ КОНФЛИКТА	построение низкоинфернального общества	устранение первопричины	сказочная героика
ПРИМЕРЫ	С.Лем "Эдем", "Фиаско"; И.Ефремов "Час быка"; Г.Уэллс "Освобожденный мир"; Ф.Герберт "Дюна"	С.Лем "Непобедимый"; И.Ефремов "Туманность Андромеды"	Г.Уэллс "Война миров"
ОРКИ	бессловесные исполнители воли вождей	олицетворение тупой силы естественного отбора	тяжелая пехота суперзлодеев

Орки, начав свою историю как враги выдуманные, постепенно дрейфуют в стан врагов внутренних. Попытаемся рассмотреть этот процесс поближе.

ОРКИ ВЫДУМАННЫЕ И ВНУТРЕННИЕ
Дж.Р.Р.Толкин ввел орков, как врагов выдуманных. Его орки - это бог из машины. Вылезает в нужный момент вооруженная толпа, громит кого Морготу надо и моментально сматывается в никуда. Единственное описанное качество - неистребимая ненависть ко всему, что представляется светлым и святым, нет не Толкину,- читателю. В этом - сила таланта, он смог заставить ненавидеть орков, не видя их, на уровне интуиции. Орки у Толкина не могут иметь привлекательных черт. Все остальное предлагается домыслить читателю.
***

Недоговоренность Толкина породила злоупотребления, орки стали неизбежной принадлежностью любой Империи Зла - коммунистической, фашистской или технократической.
***

Прорабаткой "цивилизации" орков прославился другой классик. Читая 3-ю и 4-ю главы "Дочери тысячи Джеддаков" Э.Берроуза, мы встречаем очень много деталей описания орков, перешедших впоследствии в игры фирмы Games Workshop и в современные ролевки, по крайней мере, гораздо больше, чем в "Сильмариллионе". Зеленый цвет, выдающиеся клыки, безволосая шкура, страсть к боевому украшательству, жестокие развлечения, культ силы, и т.д. и т.п.
***

Однако, такие орки - уже враги внутренние. Орки стали просто зеленой пародией на человечество. Во многих играх они даже не самостоятельные враги, а лишь составляющая сил супостата (крупнее гоблина и мельче тролля). Нельзя также не заметить, что явный перегиб существует в сторону национал-социализма общества орков (атрибутика, язык, техника), это неприятно.
***

На мой взгляд, роль врага внутреннего с успехом играют сами люди, а враг выдуманный - категория глубоко неполноценная в силу невозможности его моделировать и отыгрывать (детализированное зло не является злом абстрактным). Остается позиция врага внешнего. Орки мне видятся этакими выразителями стремления матери-природы ужесточить правила естественного отбора и немного проредить популяцию чрезмерно преуспевающих облысевших приматов. Ничего личного, просто отдача от слишком активного природоосвоения.

ОРКИ КАК ТАКОВЫЕ
Как только мы допустим человекоподобие орков, мы сразу получим врага внутреннего. Сразу появляется идея кормления их святыми дарами и явления им пути истинного. Школы для молодых орков по Макаренко. Больницы для престарелых. Создание орковской автономии в рамках федерации и т.д., и т.п. Следовательно, орки должны быть гуманоидами (иначе не интересно) не обладающими разумом в общечеловеческом смысле. Однако, логические рассуждения приводят нас к выводу, что свободное (естественное) развитие мыслящих гуманоидов приводит примерно к одним и тем же результатам: появляются понятия логики, математики, нравственности, философии, религии. (Подробнее см. Библию, Теорию Эволюции, ДиаМат, С.Лем "Сумма Технологии", работы М.Минского.)
***

Значит, естественно орки не развивались.
1. Простейший вариант - они выведены кем-то (может быть уже вымершим) в качестве оружия или слуг. Такой подход встречается в фантастике постоянно: К.Чапек "Р.У.Р.", Дж.Р.Р.Толкин "Сильмариллион", Ф.Дик "Мечтают ли андроиды об электроовцах?", настольная игра "Вархаммер 40,000", компьютерная игра "UFO:Enemy Unknown".
2. Появились они естественным путем, но потом превратились в паразитов какой-либо сложной системы: Г.Уэллс "Машина Времени", А.Кларк "Конец детства", В.Головачев "Реликт".
3. Дальнейшая эволюция человечества приведет к появлению существ, совершенно нам чуждых: Г.Уэллс "Война миров", А.&Б.Стругацкие.
4. Наконец, орки естественно развившиеся в условиях неестественной вселенной: К.Саймак "Город", компьютерная игра "DOOM".

Какой вариант предпочесть? Последний - вряд ли, он скорее подходит для врагов выдуманных. Первый - можно, но развивая его и разрешая всем участникам игры создавать своих существ-оружие, мы возвращаемся к доброй старой идее роботов. Третий - если рассматривать цивилизации примерно нашего уровня, то идея бредовая, а, если цивилизации ушедшие далеко вперед, то что мы сможем противопоставить любым их действиям нам угрожающим? А если цивилизация захиреет? Вряд ли, закон естественного отбора пока никто еще не отменял. Остается вариант номер два. Однако, он порождает еще более сложную проблему: "О какой сложной системе идет речь?" Опять отбрасывая сверхцивилизации и мифы, остаемся с одной единственной - Природой. Однако естественная Природа порождает естественных гуманоидов. Значит надо брать Природу в момент каких-либо напряжений и катаклизмов, возникающих при взаимодействии сил космических масштабов: вспышки или угасание солнца, нечто погубившее динозавров, ледниковые периоды, сверхактивное природопользование какого-либо чрезмерно удачливого вида (не обязательно человека, может, зеленых водорослей).

АРСЕНАЛ ПРИРОДЫ
Не будем рассматривать различные фантастические варианты биологии орков, заметим только, что очень часто используется прием симбиотического внедрения в примерно человеческое тело чего-нибудь инородного: кибер-имплантатов, разумной плесени, кораллов, водоросли-хранителя генотипа, демонов и прочего.
***

Будет ли пользоваться чем-либо подобным Природа? Вряд ли (в смысле, не более обычного). В ее распоряжении есть достаточно сильное средство - паразитизм. Случайные мутации в любой достаточно энергетически насыщенной и стабильной среде рано или поздно приведут к появлению достаточно эффективного полу-разумного паразита: А.Д.Фостер "Чужой", Ф.Дик "Золотой человек". Более того, Природа постоянно пользуется этим приемом для сокращения численности чересчур расплодившихся животных, как, например, людей или кроликов, правда на более низкозатратном - микроуровне (эпизоотии).
***

Впрочем, орки не обязаны паразитировать на человечестве как биологическом виде, они могут пользоваться каким-нибудь природными, техногенными или социальными ресурсами.

АРСЕНАЛ ОРКОВ
Понятно, для поднятия интереса к игре, орки не должны оставаться паразитами, незримо присутствующими в общей толпе (вампиры). Они должны собираться в орды и обладать какой-никакой технологией.
***

Простейшее решение - зомбирование. Один паразит заражает целую толпу обычных людей, и та (посверкивая бельмами, гремя отросшими жвалами и рассыпая по дороге отгнивающие заживо куски тел) идет в атаку. Слишком красиво и вычурно, а, самое главное, меньше трогает, чем реальные сцены исторической хроники.
***

Могут ли орки сохранить какую-либо технологию со времен вольной жизни и могут ли получить ее за свое рабство? Является ли их гуманоидность следствием или причиной паразитизма? В первую очередь требуется ответить на вопрос о том ресурсе, который является предметом паразитизма.
***

Данная таблица полна вопиющих натяжек, но показывает общее направление моих прикидок.

АВТОР	ОРКИ	РЕСУРС	ГУМАНОИДНОСТЬ	ТЕХНИКА
Ф.Герберт "Капитул Дюны"	Футары	Людоеды	Приобретенная	Нет
С.Гансовский "День Гнева"	Отарки	Людоеды	Приобретенная	Научились
М.Крайтон "Конго"	Гориллы	Пища	Естественная	Почти научились
Д.Венс	"Люди и драконы"	Пища	Естественная	Изначально
У.Голдинг "Повелитель мух"	Дети	Выживание	Естественная	Почти потеряли
Т.Янссон	Хатифнатты	Электричество	Естественная	Пользуются

Орк видится мне приматом (йети?), выходящим из джунглей, когда последние чересчур редеют. За кормом и технологией. Поедает людей и впитывает содержимое мозгов. Обратно поглупеть не может, потому садится в компании сподвижников на трактора-комбайны (блиндируя и вооружая их чем попало) и едет покорять вселенную (П.Буль "Планета Обезьян"). А может, они питаются ядерной энергией, извлекая ее из естественно-геологических источников (греясь в своих пещерах), а людские реакторы им кажутся очень вкусными (поэтому у них и техника вся дизельно-паровозная).

Однако, было и в этом бреде некоторое рациональное зерно: все супостаты, которых мы так героически громим на игровом столе, имеют своих прототипов в окружающей нас реальности. Прошу меня простить, но то, что последует далее, несет некоторую, естественную для меня, идеологическую окраску.
***

К счастью, последними действительно ВНЕШНИМИ разумными врагами были несчастные неандертальцы, съеденные нами в незапамятные доисторические времена. Однако, тщательно перетряхнув врагов ВНУТРЕННИХ, мы иногда можем найти еще несколько примеров, например в Африке.

М.КРАЙТОН, "КОНГО". В этом романе представлена вся линейка ВНЕШНИХ врагов - от неразумной природы, до чуждых земных цивилизаций. Здесь представлены НЕФАНТАСТИЧЕСКИЕ куски текста.

"В шестидесятые годы, во время гражданской войны в Конго, западный мир был буквально потрясен сообщениями о том, насколько широкое распространение получили там каннибализм и иные зверства. Но в сущности в экваториальной Африке людоедство всегда практиковалось совершенно открыто.

"В период правления бельгийской колониальной администрации случаи каннибализма стали более редкими - к началу шестидесятых годов нашего столетия здесь появилось даже несколько кладбищ,- но никто всерьез не думал, что с людоедством покончено раз и навсегда. В 1956 году Энгерт писал: "Африканский каннибализм еще далеко не изжит... Однажды я сам какое-то время жил в деревне каннибалов и иногда находил человеческие кости. Туземцы... были вполне мирными людьми. Просто это один из тех старых обычаев, которые умирают особенно долго".

"Во второй половине дня путешественники поднялись на холм, с вершины которого можно было оглянуться на пройденный путь. С юга доносились приглушенные расстоянием разрывы ракет, вдалеке поднимались клубы черного дыма и яркие языки пламени, а в небе кружили вертолеты - словно механические стервятники над своей жертвой.
- Там деревни кигани,- удрученно качая головой, объяснил Мунро.- У них нет ни малейших шансов, потому что и в авиации, и в наземных войсках все солдаты из племени абаве, а абаве издавна были заклятыми врагами кигани.
В двадцатом веке трудно примириться с каннибализмом; заирское правительство, сидя в своих кабинетах в двух тысячах миль от земель кигани, уже давно решило "избавиться от позора каннибализма", по крайней мере в своем государстве. В июне оно направило на подавление восстания кигани пятитысячную армию, шесть вооруженных ракетами американских вертолетов UH-2 и десять бронетранспортеров. Командовал карателями генерал Нго Мугуру. У него не было ни малейших иллюзий относительно сути своей миссии. Мугуру понимал, что в Киншасе от него ждут полного истребления кигани. И он намеревался выполнить приказ.
Разрывы снарядов и ракет слышались до самого вечера. Путники невольно сравнивали это современное оружие с теми луками и стрелами, которые они видели у кигани. Росс сказала, что это ужасно, но, по мнению Мунро, все происходившее было неизбежно.
- Каждое живое существо,- сказал Мунро,- стремится остаться в живых. Понаблюдайте за любым диким животным; все, что оно делает,- это только пытается выжить. Его не волнуют ни вера, ни философия. Как только поведение вида начинает вступать в противоречие с реальными условиями его существования, этот вид вымирает. Кигани просмотрели, что настало другое время и что их убеждениям нет места в этом мире. Поэтому они должны исчезнуть.
- Может, есть другая истина, более высокая, чем простое стремление остаться в живых,- сказала Росс.
- Нет, другой истины нет,- возразил Мунро.

"- Не смейтесь,- сказал он.- Здесь зона повышенной вулканической активности, а в таких зонах бывает все: извержения, землетрясения, засухи, лесные пожары. Во время стихийных бедствий животные могут взбеситься и вообще вести себя совсем не так, как в спокойной обстановке.
- Бунт природы?- недоверчиво покачал головой Эллиот.- Здесь извержения вулканов происходят каждые несколько лет, а Зиндж, насколько нам известно, существовал столетия. Того, о чем вы говорите, просто не могло быть.
- Может, в городе был дворцовый переворот, революция.
- Тогда какое отношение это имеет к гориллам?- засмеялся Эллиот.
- Может иметь,- ответил Мунро.- Знаете, в Африке, там, где идет война, животные всегда ведут себя необычно.
И Мунро рассказал несколько историй о том, как бабуины нападали на поселения фермеров в Южной Африке или на автобусы в Эфиопии. На Эллиота эти рассказы не произвели никакого впечатления. Мысль о том, что поступки человека находят свое отражение в природе, не нова, во всяком случае, не новее басен Эзопа - и не намного обоснованнее их.
- Природа безразлична к человеку,- заявил Эллиот.
- О, конечно,- охотно согласился Мунро,- но беда в том, что на земле ее осталось не так уж много".

Независимо от общественного строя и исторического периода, вооруженный представитель вражьего племени представляется нам некоторым сказочным персонажем, настолько нам чуждым, что заслуживает смерти, невзирая на всякие сдерживающие внутривидовые инстинкты. В качестве ярчайшего примера можно рассмотреть немца-робота из рассказа А.Платонова "Неодушевленный враг". Не отстают и авторы официальных наставлений:

"Все боевые приемы немцев в войне против нас, начиная от крупных операций и кончая отдельными частными боями, рассчитаны прежде всего на создание паники и замешательства в наших войсках. Этого они пытаются достигнуть следующим образом: в операциях - созданием на отдельных направлениях, количественно и качественно (по вооружению) превосходящих группировок войск; в отдельных боях - применением всевозможных приемов и средств, ошеломляюще действующих на необстрелянных бойцов... Автоматчики - это отборные фашистские головорезы, имеющие опыт многих боев, прошедшие специальную выучку для лучшего использования своего оружия, люди, купленные фашистами наградами и талонами Гитлера на право получения после войны 100 гектаров земли на захваченной у нас территории..."
***

Вспоминая собственный армейский опыт, могу суммировать, что в любой армейской модели:
- в общей своей массе супостат по всем параметрам слабее наших доблестных бойцов, так как комплектуется из обманутых и запуганных угнетенных пролетариев;
- отдельные наемники супостата представляют особую опасность будучи специально натасканы, напичканы наркотиками или вооружены особо негуманным оружием;
- в отличие от классово неустойчивой армии супостата, наши воины самоотверженны, инициативны, и каждый дембель, взяв в помощники пару салаг, формирует необоримое поисково-ударное звено или непробиваемый узел обороны.

А.ПЛАТОНОВ
НЕОДУШЕВЛЕННЫЙ ВРАГ

Человек, если он проживет хотя бы лет до двадцати, обязательно бывает много раз близок к смерти или даже переступает порог своей гибели, но возвращается обратно к жизни. Некоторые случаи своей близости к смерти человек помнит, но чаще забывает их или вовсе оставляет их незамеченными. Смерть вообще не однажды приходит к человеку, не однажды в нашей жизни она бывает близким спутником нашего существования,- но лишь однажды ей удается неразлучно овладеть человеком, который столь часто на протяжении своей недолгой жизни - иногда с небрежным мужеством - одолевал ее и отдалял от себя в будущее. Смерть победима,- во всяком случае, ей приходится терпеть поражение несколько раз, прежде чем она победит один раз. Смерть победима, потому что живое существо, защищаясь, само становится смертью для той враждебной силы, которая несет ему гибель. И это высшее мгновение жизни, когда она соединяется со смертью, чтобы преодолеть ее, обычно не запоминается, хотя этот миг является чистой, одухотворенной радостью.

Недавно смерть приблизилась ко мне на войне: воздушной волной от разрыва фугасного снаряда я был приподнят в воздух, последнее дыхание подавлено было во мне, и мир замер для меня, как умолкший, удаленный крик. Затем я был брошен обратно на землю и погребен сверху ее разрушенным прахом. Но жизнь сохранилась во мне; она ушла из сердца и оставила темным мое сознание, однако она укрылась в некоем тайном, может быть последнем, убежище в моем теле и оттуда робко и медленно снова распространилась во мне теплом и чувством привычного счастья существования.

Я отогрелся под землею и начал сознавать свое положение. Солдат оживает быстро, потому что он скуп на жизнь и при этой малой возможности он уже снова существует; ему жалко оставлять не только все высшее и священное, что есть на земле и ради чего он держал оружие, но даже сытную пищу в желудке, которую он поел перед сражением и которая не успела перевариться в нем и пойти на пользу. Я попробовал отгрестись от земли и выбраться наружу; но изнемогшее тело мое было теперь непослушным, и я остался лежать в слабости и во тьме; мне казалось, что и внутренности мои были потрясены ударом взрывной волны и держались непрочно,- им нужен теперь покой, чтобы они приросли обратно изнутри к телу; сейчас же мне больно было совершить даже самое малое движение; даже для того, чтобы вздохнуть, нужно было страдать и терпеть боль, точно разбитые острые кости каждый раз впивались в мякоть моего сердца. Воздух для дыхания доходил до меня свободно через скважины в искрошенном прахе земли; однако жить долго в положении погребенного было трудно и нехорошо для живого солдата, поэтому я все время делал попытки повернуться на живот и выползти на свет. Винтовки со мной не было, ее, должно быть, вышиб воздух из моих рук при контузии,- значит, я теперь вовсе беззащитный и бесполезный боец. Артиллерия гудела невдалеке от той осыпи праха, в которой я был схоронен; я понимал по звуку, когда били наши пушки и пушки врага, и моя будущая судьба зависела теперь от того, кто займет эту разрушенную, могильную землю, в которой я лежу почти без сил. Если эту землю займут немцы, то мне уж не придется выйти отсюда, мне не придется более поглядеть на белый свет и на милое русское поле.

Я приноровился, ухватил рукою корешок какой-то былинки, повернулся телом на живот н прополз в сухой раскрошенной земле шаг или полтора, а потом опять лег лицом в прах, оставшись без сил. Полежав немного, я опять приподнялся, чтобы ползти помаленьку дальше на свет. Я громко вздохнул, собирая свои силы, и в это же время услышал близкий вздох другого человека.

Я протянул руку в комья и сор земли и нащупал пуговицу и грудь неизвестного человека, так же погребенного в этой земле, что и я, и так же, наверно, обессилевшего. Он лежал почти рядом со мною, в полметре расстояния, и лицо его было обращено ко мне,- я это установил по теплым легким волнам его дыхания, доходившим до меня. Я спросил неизвестного по-русски, кто он такой и в какой части служит. Неизвестный молчал. Тогда я повторил свой вопрос по-немецки, и неизвестный по-немецки ответил мне, что его зовут Рудольф Оскар Вальц, что он унтер-офицер 3-й роты автоматчиков из батальона мотопехоты. Затем он спросил меня о том же, кто я такой и почему я здесь. Я ответил ему, что я русский рядовой стрелок и что я шел в атаку на немцев, пока не упал без памяти. Рудольф Оскар Вальц умолк; он, видимо, что-то соображал, затем резко пошевелился, опробовал рукою место вокруг себя и снова успокоился.

- Вы свой автомат ищете?- спросил я у немца.
- Да,- ответил Вальц.- Где он?
- Не знаю, здесь темно,- сказал я,- и мы засыпаны землею.

Пушечный огонь снаружи стал редким и прекратился вовсе, но зато усилилась стрельба из винтовок, автоматов и пулеметов.

Мы прислушались к бою; каждый из нас старался понять, чья сила берет перевес - русская или немецкая и кто из нас будет спасен, а кто уничтожен. Но бой, судя по выстрелам, стоял на месте и лишь ожесточался и гремел все более яростно, не приближаясь к своему решению. Мы находились, наверно, в промежуточном пространстве боя, потому что звуки выстрелов той и другой стороны доходили до нас с одинаковой силой, и вырывающаяся ярость немецких автоматов погашалась точной, напряженной работой русских пулеметов. Немец Вальц опять заворочался в земле; он ощупывал вокруг себя руками, отыскивая свой потерянный автомат.

- Для чего вам нужно сейчас оружие?- спросил я у него.
- Для войны с тобою,- сказал мне Вальц.- А где твоя винтовка?
- Фугасом вырвало из рук,- ответил я.- Давай биться врукопашную.

Мы подвинулись один к другому, и я его схватил за плечи, а он меня за горло. Каждый из нас хотел убить или повредить другого, но, надышавшись земляным сором, стесненные навалившейся на нас почвой, мы быстро обессилели от недостатка воздуха, который был нам нужен для частого дыхания в борьбе, и замерли в слабости. Отдышавшись, я потрогал немца - не отдалился ли он от меня, и он меня тоже тронул рукой для проверки. Бой русских с фашистами продолжался вблизи нас, но мы с Рудольфом Вальцем уже не вникали в него; каждый из нас вслушивался в дыхание другого, опасаясь, что тот тайно уползет вдаль, в темную землю, и тогда трудно будет настигнуть его, чтобы убить.

Я старался как можно скорее отдохнуть, отдышаться и пережить слабость своего тела, разбитого ударом воздушной волны; я хотел затем схватить фашиста, дышащего рядом со мной, и прервать руками его жизнь, превозмочь навсегда это странное существо, родившееся где-то далеко, но пришедшее сюда, чтобы погубить меня. Наружная стрельба и шорох земли, оседающей вокруг нас, мешали мне слушать дыхание Рудольфа Вальца, и он мог незаметно для меня удалиться. Я понюхал воздух и понял, что от Вальца пахло не так, как от русского солдата,- от его одежды пахло дезинфекцией - и какой-то чистой, но неживой химией; шинель же русского солдата пахла обычно хлебом и обжитою овчиной. Но и этот немецкий запах Вальца не мог бы помочь мне все время чувствовать врага, что он здесь, если б он захотел уйти, потому что, когда лежишь в земле, в ней пахнет еще многим, что рождается и хранится в ней,- и корнями ржи, и тлением отживших трав, и сопревшими семенами, зачавшими новые былинки,- и поэтому химический мертвый запах немецкого солдата растворялся в общем густом дыхании живущей земли.

Тогда я стал разговаривать с немцем, чтобы слышать его.

- Ты зачем сюда пришел?- спросил я у Рудольфа Вальца.- Зачем лежишь в нашей земле?
- Теперь это наша земля. Мы, немцы, организуем здесь вечное счастье, довольство, порядок, пищу и тепло для германского народа,- с отчетливой точностью и скоростью ответил Вальц.
- А мы где будем?- спросил я. Вальц сейчас же ответил мне:
- Русский народ будет убит,- убежденно сказал он.- А кто останется, того мы прогоним в Сибирь, в снега и в лед, а кто смирный будет и признает в Гитлере божьего сына, тот пусть работает на нас всю жизнь и молит себе прощение на могилах германских солдат, пока не умрет, а после смерти мы утилизируем его труп в промышленности и простим его, потому что больше его не будет.

Все это было мне приблизительно известно, в желаниях своих фашисты были отважны, но в бою их тело покрывалось гусиной кожей, и, умирая, они припадали устами к лужам, утоляя сердце, засыхающее от страха... Это я видел сам не однажды.

- Что ты делал в Германии до войны?- спросил я далее у Вальца. И он с готовностью сообщил мне:
- Я был конторщиком кирпичного завода "Альфред Крейцман и сын". А теперь я солдат фюрера, теперь я воин, которому вручена судьба всего мира и спасение человечества.
- В чем же будет спасение человечества?- спросил я у своего врага. Помолчав, он ответил:
- Это знает один фюрер.
- А ты?- спросил я у лежащего человека.
- Я не знаю ничего, я не должен знать, я меч в руке фюрера, созидающего новый мир на тысячу лет.

Он говорил гладко и безошибочно, как граммофонная пластинка, но голос его был равнодушен. И он был спокоен, потому что был освобожден от сознания и от усилия собственной мысли. Я спросил его еще:

- А ты сам-то уверен, что тогда будет хорошо? А вдруг тебя обманут?

Немец ответил:

- Вся моя вера, вся моя жизнь принадлежит Гитлеру.
- Если ты все отдал твоему Гитлеру, а сам ничего не думаешь, ничего не знаешь и ничего не чувствуешь, то тебе все равно - что жить, что не жить,- сказал я Рудольфу Вальцу и достал его рукой, чтобы еще раз побиться с ним и одолеть его.

Над нами, поверх сыпучей земли, в которой мы лежали, началась пушечная канонада. Обхватив один другого, мы с фашистом ворочались в тесном комковатом грунте, давящем нас. Я желал убить Вальца, но мне негде было размахнуться, и, ослабев от своих усилий, я оставил врага; он бормотал мне что-то и бил меня в живот кулаком, но я не чувствовал от этого боли.

Пока мы ворочались в борьбе, мы обмяли вокруг себя сырую землю, и у нас получилась небольшая удобная пещера, похожая и на жилище и на могилу, и я лежал теперь рядом с неприятелем. Артиллерийская пальба наружи вновь переменилась; теперь опять стреляли лишь автоматы и пулеметы; бой, видимо, стоял на месте без решения, он забурился, как говорили красноармейцы-горняки.

Выйти из земли и уползти к своим мне было сейчас невозможно,- только даром будешь подранен или убит. Но и лежать здесь во время боя бесполезно - для меня было совестно и неуместно. Однако под руками у меня был немец, я взял его за ворот, рванул противника поближе к себе и сказал ему.

- Как же ты посмел воевать с нами? Кто же вы такие есть и отчего вы такие?

Немец не испугался моей силы, потому что я был слаб, но он понял мою серьезность и стал дрожать. Я не отпускал его и держал насильно при себе; он припал ко мне и тихо произнес:

- Я не знаю...
- Говори - все равно! Как это ты не знаешь, раз на свете живешь и нас убивать пришел! Ишь ты, фокусник! Говори,- нас обоих, может, убьет и завалит здесь,- я хочу знать!

Бой поверх нас шел с равномерностью неспешной работы: обе стороны терпеливо стреляли; ощупывая одна другую для сокрушительного удара.

- Я не знаю,- повторил Вальц.- Я боюсь. Я вылезу сейчас. Я пойду к своим, а то меня расстреляют: обер-лейтенант скажет, что я спрятался во время боя.
- Ты никуда не пойдешь!- предупредил я Вальца - Ты у меня в плену!
- Немец в плену бывает временно и короткий срок, а у нас все народы будут в плену вечно!- отчетливо и скоро сообщил мне Вальц.- Враждебные народы, берегите и почитайте пленных германских воинов!- воскликнул он вдобавок, точно обращался к тысячам людей.
- Говори,- приказал я немцу,- говори, отчего ты такой непохожий на человека, отчего ты нерусский.
- Я нерусский потому, что рожден для власти и господства под руководством Гитлера! - с прежней быстротой и заученным убеждением пробормотал Вальц; но странное безразличие было в его ровном голосе, будто ему самому не в радость была его вера в будущую победу и в господство надо всем миром.

В подземной тьме я не видел лица Рудольфа Вальца, и я подумал, что, может быть, его нет, что мне лишь кажется, что Вальц существует,- на самом же деле он один из тех ненастоящих, выдуманных людей, в которых мы играли в детстве и которых мы воодушевляли своей жизнью, понимая, что они в нашей власти и живут лишь нарочно. Поэтому я приложил свою руку к лицу Вальца, желая проверить его существование; лицо Вальца было теплое, значит, этот человек действительно находился возле меня.

- Это все Гитлер тебя напугал и научил,- сказал я противнику.- А какой же ты сам по себе?

Я расслышал, как Вальц вздрогнул и вытянул ноги - строго, как в строю.

- Я не сам по себе, я весь по воле фюрера!- отрапортовал мне Рудольф Вальц.
- А ты бы жил по своей воле, а не фюрера!- сказал я врагу.- И прожил бы ты тогда дома до старости лет, и не лег бы в могилу в русской земле.
- Нельзя, недопустимо, запрещено, карается по закону!- воскликнул немец. Я не согласился:
- Стало быть, ты что же,- ты ветошка, ты тряпка на ветру, а не человек!
- Не человек!- охотно согласился Вальц.- Человек есть Гитлер, а я нет. Я тот, кем назначит меня быть фюрер!

Бой сразу остановился на поверхности земли, и мы, прислушиваясь к тишине, умолкли. Все стало тихо, будто бившиеся люди разошлись в разные стороны и оставили место боя пустым навсегда. Я насторожился, потому что мне теперь было страшно; прежде я постоянно слышал стрельбу своих пулеметов и винтовок, и я чувствовал себя под землей спокойно, точно стрельба нашей стороны была для меня успокаивающим гулом знакомых, родных голосов. А сейчас эти голоса вдруг сразу умолкли.

Для меня наступила пора пробираться к своим, но прежде следовало истребить врага, которого я держал своей рукой.

- Говори скорей!- сказал я Рудольфу Вальцу.- Мне некогда тут быть с тобой.

Он понял меня, что я должен убить его, и припал ко мне, прильнув лицом к моей груди. И втихомолку, но мгновенно он наложил свои холодные худые руки на мое горло и сжал мне дыхание. Я не привык к такой манере воевать, и мне это не понравилось. Поэтому я ударил немца в подбородок, он отодвинулся от меня и замолк.

- Ты зачем так нахально действуешь!- заявил я врагу.- Ты на войне сейчас, ты должен быть солдатом, а ты хулиганишь. Я сказал тебе, что ты в плену,- значит, ты не уйдешь, и не царапайся!
- Я обер-лейтенанта боюсь,- прошептал неприятель.- Пусти меня, пусти меня скорей - я в бой пойду, а то обер-лейтенант не поверит мне, он скажет, - я прятался, и велит убить меня. Пусти меня, я семейный. Мне одного русского нужно убить.

Я взял врага рукою за ворот и привлек его к себе обратно.

- А если ты не убьешь русского?
- Убью,- говорил Вальц.- Мне надо убивать, чтобы самому жить. А если я не буду убивать, то меня самого убьют или посадят в тюрьму, а там тоже умрешь от голода и печали, или на каторжную работу осудят - там скоро обессилеешь, состаришься и тоже помрешь.
- Так тебя тремя смертями сзади пугают, чтобы ты одной впереди не боялся,- сказал я Рудольфу Вальцу.
- Три смерти сзади, четвертая смерть впереди! - сосчитал немец.- Четвертой я не хочу, я сам буду убивать, я сам буду жить!- вскричал Вальц.

Он теперь не боялся меня, зная, что я безоружный, как и он.

- Где, где ты будешь жить?- спросил я у врага. Гитлер гонит тебя вперед страхом трех смертей, чтобы ты не боялся одной четвертой. Долго ли ты проживешь в промежутке между своими тремя смертями и нашей одной?

Вальц молчал; может быть, он задумался. Но я ошибся - он не думал.

- Долго,- сказал он.- Фюрер знает все, он считал - мы вперед убьем русский народ, нам четвертой смерти не будет.
- А если тебе одному она будет?- поставил я дурному врагу.- Тогда ты как обойдешься?
- Хайль Гитлер!- воскликнул Вальц.- Он не оставит мое семейство: он даст хлеб жене и детям - хоть по сто граммов на один рот.
- И ты за сто граммов на едока согласен погибнуть?
- Сто граммов - это тоже можно тихо, экономно жить,- сказал лежачий немец.
- Дурак ты, идиот и холуй,- сообшил я неприятелю.- Ты и детей своих согласен обречь на голод ради Гитлера.
- Я вполне согласен,- охотно и четко сказал Рудольф Вальц.- Мои дети получат тогда вечную благодарность и славу отечества.
- Ты совсем дурной,- сказал я немцу.- Целый мир будет кружиться вокруг одного ефрейтора?
- Да,- сказал Вальц,- он будет кружиться, потому что он будет бояться.
- Тебя, что ль?- спросил я врага.
- Меня,- уверенно ответил Вальц.
- Не будет он тебя бояться,- сказал я противнику.- Отчего ты такой мерзкий?
- Потому что фюрер Гитлер теоретически сказал, что человек есть грешник и сволочь от рождения. А как фюрер ошибаться не может, значит, я тоже должен быть сволочью.

Немец вдруг обнял меня и попросил, чтоб я умер.

- Все равно ты будешь убит на войне,- говорил мне Вальц. - Мы вас победим, и вы жить не будете. А у меня трое детей на родине и слепая мать. Я должен быть храбрым на войне, чтоб их там кормили. Мне нужно убить тебя, тогда обер-лейтенант будет доволен, и он даст обо мне хорошие сведения. Умри, пожалуйста. Тебе все равно не надо жить, тебе не полагается. У меня есть перочинный нож, мне его подарили, когда я кончил школу, я его берегу... Только давай скорее - я соскучился в России, я хочу в свой святой фатерлянд, я хочу домой в свое семейство, а ты никогда домой не вернешься...

Я молчал; потом я ответил:
- Я не буду помирать за тебя,
- Будешь!- произнес Вальц.- Фюрер сказал: русским - смерть. Как же ты не будешь!
- Не будет нам смерти!- сказал я врагу, и с беспамятством ненависти, возродившей мощность моего сердца, я обхватил и сжал тело Рудольфа Вальца в своих руках.

Затем мы в борьбе незаметно миновали сыпучий грунт и вывалились наружу, под свет звезд. Я видел этот свет, но Вальц глядел на них уже неморгающими глазами: он был мертв, и я не запомнил, как умертвил его, в какое время тело Рудольфа Вальца стало неодушевленным. Мы оба лежали, точно свалившись в пропасть с великой горы, пролетев страшное пространство высоты молча и без сознания.

Маленький комар-полуночник сел на лоб покойника и начал помаленьку сосать человека. Мне это доставило удовлетворение, потому что у комара больше души и разума, чем в Рудольфе Вальце - живом или мертвом, все равно; комар живет своим усилием и своей мыслью, сколь бы она ни была ничтожна у него,- у комара нет Гитлера, и он не позволяет ему быть. Я понимал, что и комар, и червь, и любая былинка - это более одухотворенные, полезные и добрые существа, чем только что существовавший живой Рудольф Вальц. Поэтому пусть эти существа пережуют, иссосут и раскрошат фашиста: они совершат работу одушевления мира своей кроткой жизнью.

Но я, русский советский солдат, был первой и решающей силой, которая остановила движение смерти в мире; я сам стал смертью для своего неодушевленного врага и обратил его в труп, чтобы силы живой природы размололи его тело в прах, чтобы едкий гной его существа пропитался в землю, очистился там, осветился и стал обычной влагой, орошающей корни травы.

Такими "немцев" видели еще до войны.

ОГОНЕК / 5-10/1937
ЭПИЗОДЫ БУДУЩЕЙ ВОЙНЫ

Война, которую усиленно готовят капиталистические агрессоры, война, на которую они уповают, как на единственный выход из тупика, эта война, последняя ставка всех темных сил мира, война, вдохновляемая кровавым фашизмом,- будет безудержной по жестокости, по человеконенавистничеству, по бездушию применяемых врагом военных средств.

В противовес презренным подлым надеждам международной контрреволюции великий союз народов Советской страны и взрощенная ими непобедимая Красная армия будут хозяевами положения в будущей войне. Свободные народы Советского союза найдут в себе достаточно сил, чтобы дать уничтожающий отпор капиталистическим варварам и этим помочь истории свершить неизбежный акт уничтожения насквозь прогнившего строя насилия и эксплоатации, кошмарной власти человека над человеком.

Передовая художественная мысль не может не предвидеть картин этой грандиозной схватки между трудом и капиталом. Писатели, и не только писатели: инженеры, авиаторы, военные специалисты пишут рассказы и повести, показывающие неизбежную победу свободного труда, радости, над озверевшими бандами врагов.

Мы будем печатать отдельные эпизоды и сплетенные единым сюжетом композиции - все, что могут подсказать воображение, знания, чутье, инстинкт советского сердца и непоколебимая вера в победу коммунизма над обреченным миром капитализма, голода и страданий.

Л.РУБИНШТЕЙН
НА МАРШЕ

...Полковник вышел на балкон. Было уже темно и тихо. Налево тянулась та самая гряда известковых холмов, о которой утром говорил комбриг,- похожая на караван верблюдов. Полоса тумана скрывала ее очертания. В деревне были закрыты все ставни, из садиков доносился запах акации и сладкий запах каких-то незнакомых цветов.

По плитам двора, еще мокрым от недавнего дождя, прошел караульный начальник, изредка посвечивая карманным фонарем. Кто-то спросил разрешения курить и не получил его. Было так тихо, что слышно было, как на дворе лошади артиллерийского дивизиона жевали овес и в палисаднике капала вода из трубки фонтана.

Тяжелый далекий гул артиллерии, доносившийся из-за холмов целый день пока полк находился на марше, внезапно затих. Противник не то маневрировал, не то готовился к ночному бою.

Полковник вошел в помещение штаба. Это было здание сельской школы, в которой долгое время помещались разные штабы противника. Видны были следы поспешного бегства. На полу ворох золы, жженой бумаги. На столе чашка остывшего кофе и прислоненная к ней сигарета. На стене было старательно выведено карандашом стихотворение:

"Еще Россия не погибла
Но скоро погибнет.
Что наши не вырежут,
То чума выдушит".

Дальше следовало непечатное выражение.

Полковник усмехнулся. С самого начала войны противник не занял ни пяди советской земли.

Вошел дежурный по части. Лицо у него было озабоченно, от носа к углам рта легли две глубокие складки. Он вытянулся и доложил:

- Еще смертный случай в деревне.

Полковник сделал шаг вперед.

- Кто?
- Двое детей.
- Те же признаки?
- Те же.
- Допросили родителей?
- Молчат, видимо, боятся. Полковник прошелся по комнате.
- Еще больше усилить наблюдение за тем, чтоб никто не пил воды в ротах. За каждый глоток отвечает лично командир и медработники. Артдивизиону и конному взводу тщательно смотреть за лошадьми. Вызвать помполита. Пойдемте, я хочу посмотреть на этих детей.

Они нашли небольшой домик с черепичной крышей. Войдя, машинально сняли шлемы.

Дети лежали на кровати. Лица у них были синеватые, руки и ноги скрюченные. Пожилая крестьянка сидела у них в ногах и стонала, раскачиваясь и закрыв лицо руками. Отец молча курил трубку в углу.

- Давно?- спросил полковник.
- Два часа назад,- сказал отец и отвернулся.
- Долго это продолжалось?
- Полчаса.
- Пили?

Крестьянин пожал плечами.

Полковник еще раз взглянул на трупики. Белокурая девочка с веснушками на лице и мальчик лет восьми в деревянных сандалиях.

Полковник чуть вздохнул и сердито подергал усы.

- Надо смотреть за детьми,- сказал он,- вернуть вам их я не могу, но предупреждаю, что вода здесь в окрестностях отравлена фашистской армией. За помощью и советом в будущем обращайтесь лучше к нашим врачам. Быть может, я могу вам чем-нибудь помочь?

Крестьянин обернулся и пристально поглядел на полковника. Во взгляде его сквозила крайняя растерянность.

- Спасибо, господин начальник,- сказал он удивленно,- нам уже кое-что дал господин врач. Мы очень благодарны. Вот только... табак у нас очень плох...

Полковник вынул из кармана пачку папирос "Казбек" и положил на стол.

- Спасибо,- еще раз сказал крестьянин и голос его дрогнул,- кланяюсь до ног... господин начальник...

Он низко поклонился.

- Ладно, ладно,- сердито пробормотал полковник,- ну, пошли...

Марш был трудный. Воду возили с собой в специальных цистернах-холодильниках, тщательно оберегая их от воздушных и танковых атак. Люди и кони пили определенное количество жидкости в день. За двое суток не было ни одного смертельного случая в частях. Однако в деревнях умирали люди.

Один раз колонна внезапно была атакована с воздуха. Самолеты, с фашистской свастикой на крыльях, сбросили несколько бомб, начиненных странным бесцветным веществом, от которого через час пали две лошади в обозе. Из людей никто не пострадал. Колонна шла в противогазах.

Но это был не газ. Пытались найти разгадку в самих самолетах, из которых два были подбиты. Но летчики сожгли самолеты и сами застрелились. В грудах исковерканного металла, конечно, ничего нельзя было найти.

На обратном пути полковник сам обошел охранение и наблюдательные посты ВНОС. Завидев его высокую, тяжелую фигуру, бойцы выскакивали, улыбаясь. Полковника любили во всех подразделениях, любили его хитрые монгольские глаза, усы, повисшие червяками, и веселую иносказательную речь. В прожекторном взводе молодые москвичи из пополнения тихо спорили о преимуществах "3ИС" перед "Бюиком".

- А, центральный шоферский клуб,- сказал полковник, внезапно появляясь из темноты,- ну, как настроение? Кто боится?

Никто не боялся.

- Может быть, кому-нибудь охота спать?

Никто не хотел спать. .

- Курить? Есть? Пивка холодного?

Курсанты засмеялись.

- Что ж это,- искренно сказал полковник,- выходит, на войне все в порядке?
- Сами удивляемся, товарищ полковник,- заметил кто-то из темноты.
- Ну-ну, ладно, - сердито сказал полковник,- я еще на вас погляжу. Это вам не "Бюик".

Хотя не было понятно, что именно не "Бюик", но курсанты еще больше рассмеялись.

- Молодежь в порядке,- задумчиво сказал полковник помполиту, возвращаясь в штаб,- и почему это москвичи всюду говорят об автомобилях?

В 13.20 вернулся конный дозор. Он привел с собой двух пленных.

Лейтенант Аверьянов, смуглый, сухой, серьезный, "пронзительный" человек, как о нем говорили красноармейцы, отрапортовал и отступил в сторону.

Перед полковникам стояли двое людей. Один высокий, с длинным худым костлявым лицом, с огромной нижней челюстью. На загорелой щеке у него белел короткий рубец. Глубокие глаза оловянного цвета холодно и высокомерно были устремлены на полковника. Казалось, в этом лице не было ничего человеческого. Только иногда под стальным шлемом, похожим на миску, в глубине узких глаз вспыхивал на секунду истерический огонек.

Полковник осмотрел его с головы до ног.

- Так-с,- Промычал полковник с видом доктора, ставящего диагноз,- очень приятно... Говорите по-русски?

Пленный отрицательно покачал головой.

- Тогда будем говорить по-вашему,- небрежно сказал полковник.- Куда девали погоны?

Пленный чуть вздрогнул, услышав родной язык, но ничего не ответил. Зато его спутник поднял голову. Этот второй пленный был одет в крестьянскую куртку и широкие нескладные брезентовые брюки навыпуск.

- Вы знаете этого человека?- спросил полковник, показывая на первого пленного.

Второй заморгал бесцветными ресницами и пробормотал, запинаясь:

- Я... я ничего... не знаю.
- Ага, - удовлетворенно заметил полковник - должно быть, вы не местный уроженец?

Их обнаружили в разных местах: первого на опушке ближнего леса, второго - в овраге у речки. При втором нашли длинный металлический ящичек с черным крестом на крышке.

Полковник вскрыл ящичек. В нем лежали шесть тоненьких нумерованных ампул, аккуратно переложенных искусственной древесной ватой.

Полковник взял одну из ампул. Второй пленный сделал невольное движение. Полковник спокойно посмотрел на него и перевел взгляд на высокого. Потом взглянул на ампулу.

- Вы еще не успели усовершенствовать это дело,- проговорил он,- что вы скажете, господин начальник отряда?

Полковник посмотрел ампулу на свет и потряс ею над столом.

- Осторожнее,- сказал второй пленный дрожащим голосом,- осторожнее, это "БЗ".

И мгновенно замолчал, съежившись пол пристальным взглядам своего спутника.

- Так,- хладнокровно продолжал полковник,- а вас как зовут?

Никто не отвечал.

- Зачем у вас эта коробка?

Человек в крестьянской куртке хотел что-то сказать, но не решался.

- Вы рядовой?

Нет ответа.

- Вы можете расстреливать нас,- сказал высокий резким, квакающим голосом,- мы все равно ничего не скажем.

Полковник, внимательно посмотрел на него, подумал и сказал:

- Напрасно вы нас пугаете. Где караульный начальник?
- Здесь, товарищ полковник.
- Взять его под стражу, приставить двух бойцов. Утром доложить мне.

Высокого увели.

- Ну, теперь,- сказал полковник, поворачиваясь ко второму пленному,- ваше имя?

Пленный переступил с ноги на ноту.

- Ян Борн,- сказал он тихо.

Полковник переглянулся с помполитом.

- Рядовой?

Молчание.

- Назовите часть, род оружия?

Пленный покачал головой.

- Не могу. Прошу меня расстрелять.
- Мы не расстреливаем пленных,- резко сказал полковнику - и вы это прекрасно знаете.
- Но я не могу ничего сказать.

Полковник покачал головой.

- Неужели, Ян Борн,- сказал он,- вам не надоело жить в вечном страхе?

Борн опустил голову.

- Кто вы? Рабочий?
- Да,- пробурчал Борн.
- Из Оберланда?
- Откуда вы это знаете?
- По вашему выговору. Я два года провел у вас на родине.
- Вы были в Оберланде?- удивленно спросил Борн.
- Я был военнопленным во время мировой войны.
- А...- сказал Борн и вздохнул.
- Сколько ночей вы не спали?
- Четыре,- ответил Борн.
- Работаете у нас на тылах?

Борн не отвечал.

- Где вы работали до войны?
- На химическом заводе.
- На каком?
- Детаг-Фарберейн в Гертингере.
- И не стыдно вам, Борн, убивать крестьянских детей?
- Детей? Я не убивал детей.
- Сегодня в деревне умерли двое маленьких детей - брат и сестра, от неизвестной болезни.
- Я ничего не знаю,- быстро проговорил Боря, опуская голову.
- Да тут и знать нечего. Они пили воду, которую вы заразили.

Борн молчал.

- Я все знаю,- продолжал полковник,- вас спустили с самолета вчера, под прикрытием воздушной атаки. Я так понимаю, что это опыт?
- Опыт,- вяло сказал Борн.
- Безнадежный опыт. Ни один красноармеец не пострадал. Зато было несколько смертных случаев среди населения. Хотите убедиться? Товарищ дежурный, покажите ему детей. Стойте, я сам пойду.

Борна почти насильно втолкнули в домик с черепичной крышей. Дети лежали иа столе рядышком, прикрытые простыней. У изголовья горела свеча.

- Простите,- сказал полковник,- мы пришли снова. Вот убийца ваших детей.

Мужчина с трубкой приподнялся и, тяжело шагая, подошел к пленному.

- Что он сделал?- медленно сказал он.
- Он заразил воду в окрестностях.

Борн молчал.

- Послушайте, Борн,- сказал полковник,- может быть вы объясните, заразительно ли это через воздух?
- Я сам не знаю,- тихо сказал Борн,- мы работали только на кроликах.
- Мерзавец!- раздельно сказал мужчина с трубкой и отошел к стене.
- Можно итти,- проговорил полковник.

Пленного вывели на улицу.

- Посадить его отдельно от первого и дать ему карандаш и бумагу. Утром приготовить наряд для отправки обоих в штаб бригады.
- Что со мной будет?- тяжело дыша, спросил Борн.
- Ничего. Вы рабочий. Я надеюсь, что в вас проснется хоть капля совести. Я сам бывший красильщик. Но я ничего от вас не требую.
***

В середине ночи снова за холмами загудели пушки. Наступало самое напряженное время суток - вторая половина ночи. Летучая почта доставила новое задание комбрига. Полковник сидел с начальником штаба над картами, когда запел полевой телефон и дежурный связист принял сигнал "воздушная тревога".

Сигнал был мгновенно передан по полку. Не прошло и трех минут, как с черного беззвездного неба донесся рокот моторов. Небо на секунду озарилось яркой вспышкой и ослепительная звезда стала медленно спускаться вниз, бросая дрожащий мертвенно-белый круг света на безмолвные крыши и огороды.

Это был осветительный снаряд. За ним последовали два других. Они медленно падали на парашютиках. В деревне все было тихо.

Молодые москвичи из пополнения сидели у прожекторов наготове. Они знали все оттенки в гуле моторов. Они знали, что самолеты пошли ниже. И тут вдали что-то тяжко грохнуло. Дрогнула земля, с криком взвились где-то птицы. Упала бомба.

Полковник приказал не отвечать. Гул моторов нарастал, наблюдатели сообщили о второй группе самолетов.

Одновременно с гулом моторов со стороны холмов донеслась далекая тяжелая дробь бронебойных пулеметов второго эшелона. По-видимому там шли танки.

Еще раз полыхнуло и грохнуло где-то за деревней. Следующий снаряд ударил прямо в деревенскую площадь и поднял огромную тучу земли, досок и черепицы. Противник обстреливал деревню не по наблюдению, а по плану. Предполагалось, что здесь расположена красная часть.

Молодые люди из пополнения, наконец, получили возможность доказать свои способности. В их расположении запищал телефон, и командир приказал приготовиться. С поста управления включили прожекторную установку. За тяжелым сеточным стеклом раздалось шипение, которое затем перешло в глухой гул. Широкий сноп света метнулся на пять километров ввысь и уперся в обгоняющие друг друга облака, похожие на дым. Невдалеке лейтенант орудовал регулятором на доске звукоулавливателя. Четыре трубы двигались, как бы шаря и прислушиваясь. Вместе с трубами автоматически двигалось в стороне и неуклюже огромное блюдо прожектора. Зеркало-отражатель сияло нетерпеливым блеском. Световой столб, как нож, резал облака и, наконец, остановился, нащупав быстро летящие белые крылатые существа, похожие в столбе света на гигантских насекомых. "Искатель" выполнил свою работу. Теперь к нему присоединились "сопроводители", и еще четыре таких же белых столба взметнулись к мутному небу. Один из них задел еловые леса Гохвальда.

Сразу же в полосе яркого света вспыхнуло длинное белое облако, за ним другое, третье... Зенитчики и прожектористы работали точно и быстро.

- Ишь ты,- проговорил полковник, опускал бинокль,- шоферский клуб как действует.

Немного пониже, в лощинке, наводчик, привалившись грудью к рычагам и не опуская глаз с концентрических кругов диоптра, с трудом сдерживал мощную вибрацию тройного зенитного пулемета.

Земля вздрагивала, в штабе мелко звенели стекла, в конюшнях нервничали деревенские лошади и собаки, повизгивая, жались поближе к людям.

Наконец, на небе вспыхнуло пламя. Яркогорящий клубок, оставляя за собой огненный след, покатился к горизонту и там взорвался, выбросив фонтан огня. За ним последовал другой, потом третий.

Полковник спокойно следил за этой феерической картиной. Его не волновал ни монотонный гул моторов, ни поспешное хлопанье зенитных пушек, ни густой, низкий механический звук пулемета, ни яркие световые дуги трассирующих снарядов [Снаряд, употребляемый в артиллерии для уточнения прицела и оставляющий в полете по темному небу огненную полосу] и метущиеся белые столбы прожекторов. Романтика ночного боя потеряла для него всякую привлекательность. Он привык драться по ночам. Он отдавал приказания и поднимал бинокль. Голос его стал сухим и жестким. Он распоряжался, как дирижер огромного оркестра, механизм полка работал безотказно, и стоило этому большому усатому человеку поднять руку, чтоб заговорила или замолчала новая батарея.

В четыре часа утра ракета обозначила "отбой". Гул моторов смолк. Четыре самолета противника упали и сгорели, остальные ушли. Рыжая полоса зари поднялась над верхушками елей Гохвальда.

Полковнику принесли письмо, нацарапанное карандашом на обрывке бумаги. Он подошел к окну и при мутном свете наступающего дня прочел письмо:

"Господин полковник, я прошу вас уничтожить это письмо, как только прочтете. Я вовсе не член фашистской партии, я рабочий, Ян Борн меня зовут. Человек, с которым меня поймали, капитан Гальс, знаменитый Гальс, он занимается опытами с бактериями, он называет это "черный крест", не верьте ии одному его слову. У меня не было выхода,- если б я не пошел на это дело, меня послали бы в атаку и прикончили бы пулей в спину. Я и сейчас боюсь, они все равно меня прикончат, как прикончили четырех других из "специальной части #3". Они говорят, что человеческая жизнь ничего не стоит и кто боится умереть, тот не имеет права жить и может быть использован как "материал". Когда кончится война, прошу вас передать привет вдове Ганне Борн из заводского поселка в Гертингере, в Оберланде, а я больше не могу так жить, все равно он меня убьет. У меня есть ампула, зашитая в белье".

- Дежурный!- рявкнул полковник,- куда посадили пленного?
- В нижний этаж, товарищ полковник...
- За мной|

Было уже поздно. Белобрысый человек в крестьянской куртке лежал, уткнувшись головой в угол, нелепо разбросав ноги в тяжелых солдатских сапогах. Лицо его посинело. На полу чуть поблескивали кусочки тоненького чистого стекла.

Полковник посмотрел на него и прикоснулся пальцами к козырьку шлема.

- Бедняга,- сказал он, потом дернул себя за ус.- Товарищ помполит! Сейчас семнадцатый час. Время есть. Распорядитесь похоронить его как советского гражданина.
- Есть похоронить!- глухо отозвался помполит.

Полковник вернулся в штаб. Перед, тем как засесть за карты, где красным был отчеркнут рубеж, на котором следовало полку развернуться, он закурил, подошел к окну. Он снова увидел надпись карандашом на стене.

- Вам придется потанцовать, пока нас чума выдушит,- сказал он сквозь зубы.- Товарищ помполит, дайте я подпишу рапорт и отправьте пленного в штаб бригады. Коробочку тщательно упаковать и вручить под расписку лейтенанту, который будет его сопровождать. Вызвать сюда начальника штаба.
- Есть вызвать сюда начальника штаба!- как эхо откликнулся дежурный.

БЕЛА ИЛЛЕШ
МЕЖДУ ГОРНЫМ КРЯЖЕМ И РЕКОЙ

Узкая, 86 километров шириной полоса земли между горной цепью и рекой была занята врагами еще до объявления войны. Небольшие части республиканской армии были застигнуты врасплох. Они мужественно защищались, но бой был короткий - они были уничтожены. В этом бою в плен не брали.

Армии обоих агрессоров соединились. Пришедшие с северо-запада казнили объявивших забастовку рабочих топором, пришедшие с юга - через повешение.

Все три горных прохода, ведущие через горную цепь на северо-восток, были заняты войсками.- Железные дороги, ведущие к северо-востоку, были милитаризованы. Длинные поезда день и ночь привозили новые эшелоны, орудия и амуницию. Фабрики и заводы поступили в распоряжение военного ведомства. Было объявлено чрезвычайное положение.
***

В соляных копях собралась группа беженцев - рабочие, крестьяне, шахтеры, два сельских учителя, инженер и несколько солдат разбитой республиканской армии. Новые власти произвели тщательный обыск в соляных копях, но не нашли ничего и никого. Не нашли потому, что беженцы спрятались не внизу, в шахте, а в заброшенном, десятки лет не использовавшемся коридоре, лежащем на глубине 300 метров, но на 200 метров выше соляных копей.

- Мы находимся на расстоянии 273 километров от советской границы,- сказал инженер.
- В данном случае важно не расстояние. У нас нет связи ни с ними, ни с нашими рабочими и крестьянами.
- Это значит,- сказал один из учителей, о котором все присутствующие знали, что он член коммунистической партии,- что мы должны наладить связь. По другую сторону горного хребта - с советскими войсками, а здесь... Короче говоря, мы должны создать партизанские отряды.
- Это трудно и опасно,- проговорил фельдфебель.
- Трудно и опасно,- повторил один высокий шахтер,- но это необходимо, и нам нужно сделать это немедленно. Не забывайте, что не только советские войска имеют возможность пробиться через горный проход В. и ударить в тыл фашистам. Положение таково, что через проход Д. фашисты могут зайти в тыл советским войскам. Значит, нам нужно действовать немедленно.
- А разве невозможно,- спросил крестьянин,- чтобы советские войска прибыли сюда на аэропланах? Как я читал, целые полки могут спуститься на парашютах и они же могут спустить на парашютах пушки и танки.
- Да, это они могут,- ответил фельдфебель.- Но куда?- обратился он к себе самому.- Все аэродромы находятся в руках врагов, за всеми полянами строжайший надзор. Наша страна очень мала и повсюду леса, дремучие леса. Это место не для парашютов.
- Все-таки нам нужно действовать, и поскорее!
- Да, это так.

Это было мнение не одного только говорившего, а всех. Спустя час четыре человека оставили свое убежище. Один из них был взят в плен и спустя некоторое время, после того как никакие пытки не могли заставить его заговорить, был повешен. Из оставшихся троих один пошел в направлений к северо-востоку, двое - на запад.

Ночи были темные и - хотя был уже конец апреля - довольно холодные.
***

Утром в небе появился советский аэроплан. Один единственный. Пилот, как утверждали фашисты-офицеры, был трус. Он не сбросил ни одной бомбы, и после того, как десять фашистских аэропланов поднялось на воздух, улетел. Но "трус" был все же упорным человеком, потому что спустя час он появился снова. Его опять прогнали, но в течение дня он прилетал трижды. Чорт знает, чего - он хотел.

На следующий день, поздно вечером, из трех оставшихся в живых курьеров вернулись двое. Они коротко сообщили о виденном.

- Значит, нужно действовать,- сказал инженер,- я знаю. хорошо эту местность. Думаю, что эту работу вы можете поручить мне.
- Нам совершенно необходима твоя работа, товарищ, но нужны также и наши руки. Все должно быть сделано в течение двух-трех часов, поэтому нам нужно итти всем.
- Ну, вперед. Быстро, но осторожно.
- Осторожно, но быстро.
***

Они находились в самой глубине леса. Старые дубы, одетые свежей листвой, безграничный покой.

- Стой!

Перед ними появился крестьянин с топором в руке. За ним еще десять, сто, еще больше... Крестьяне, рабочие с топорами и пилами.

- Это мы,- сказал учитель,- сколько вас пришло?
- Хватит,- ответил крестьянин.
- Товарищ инженер выберет место и расставит людей. Все мы должны ему повиноваться. Где мы, собственно говоря, находимся?
- Двадцать два, двадцать три километра от железной дороги, несколько ближе - от шоссе. Это то место, которое выбрал советский пилот.
- Ну, за работу,- сказал учитель.

Это была нелегкая работа. За дело взялись несколько тысяч опытных рук, тысячи топоров, тысячи пил. Нужно было сохранять тишину и передвигалъся в темноте. И кроме того необходимо было работать быстро, очень быстро. Они предполагали закончить все к четырем часам утра,- а закончили после пяти.

Немного позднее пяти часов инженер обследовал место работы. На протяжении почти двухсот метров в длину и немного более ста двадцати метров в ширину весь лес был вырублен.

- Готово,- сказал инженер.
- Боюсь, что здесь немного тесновато,- проговорил фелдфебель.
- Много хороших людей может поместиться на одном покрывале,- ответил ему учитель.
- Будем надеяться.

Солнце давно уже взошло, но облака затянули небо, день был совсем осенний. Птицы пели свою утреннюю песню.
***

Днем в лесу была глубокая тишина. Тысячи людей лежали, почти не шевелясь, на еще влажной траве. Они были утомлены, но спать не могли. Каждые пять минут инженер извлекал ив кармана часы, время тянулось сегодня бесконечно долго. Все же стало медленно смеркаться. В лесу потемнело. Ветер прогнал облака на юг, но далекие звезды как будто еще более углубляли темноту.

- Десять часов,- объявил инженер.
- Значит, сейчас,- поднялся главарь лесорубов, и сам зажег костер на середине вырубленной площадки.
- Если наши будут точны,- сказал учитель,- тогда все в порядке, если они запоздают,- через три часа здесь будут враги.

Но советские летчики были точны. В десять часов двенадцать минут появились первые девять аэропланов, спустя одиннадцать минут на земле стояли уже почти сто красноармейцев. Они показали крестьянам и рабочим, как свертывать парашюты.

В одиннадцать часов в лесу были уже 1800 красноармейцев, а в час ночи их было уже более 5000.

Когда на востоке стало светать, в лесу находились уже более 10000 красноармейцев с пулеметами, артиллерией и танкетками.

- Часть наших подготовит путь к железной дороге,- обратился крестьянин к командиру.- Мы отобрали для этого дела 800 человек. Остальных вы должны вооружить, товарищ, мы имеем право участвовать в борьбе с оружием в руках.
- Есть, товарищ! - ответил командир, молодой украинец.

Перевод М.ЗЕЛЬДОВИЧ

ИСААК ЗАРУБИН
ПИСЬМО

Красноармейцы шли по сухой осенней проселочной дороге. Ровно стучали сапоги пехоты, гремели повозки артиллерии. Население - старики, старухи, дети - встречали и провожали все новые и новые отряды, направлявшиеся на фронт.

Недалеко от дороги находился детский дом. Двухэтажное здание было обнесено садом. Радиомачта возвышалась над верхушками деревьев. По двору разбегались мягкие от опавших листьев дорожки. В доме жили, учились и работали сорок семь человек - двенадцатилетние и четырнадцатилетние парни.

Воспитанники выходили на дорогу, встречали идущих красноармейцев.

Детдомовский духовой оркестр играл походные марши. В такие минуты воинские оркестры и гармошки умолкали, а маленькие оркестранты, терявшиеся среди больших труб, дули изо всех сил, совершенно счастливые от оказанного им внимания и доверия. В такие минуты особенно вдохновлялся дирижер. Стоя на бугорке, он дирижировал обеими руками, притоптывая ногой в такт музыке. Он понравился красноармейцам, остановившимся отдохнуть.

Воспитанник, одетый в короткую черную курточку, в серой кепке, оттенявшей его свежее чистое детское лицо, в длинных выглаженных брюках, прикрывавших ботинки, деловито спрашивал у бойцов: "Как дела?"

Он жаловался на директора дома, не отпускавшего его на фронт.

Кроме противогаза, который был у всех воспитанников, на его плече висел самодельный бинокль из картона и фотоаппарат, полученный в премию за успешную учебу и общественную работу. Дирижер деловито рассматривал в бинокль бесконечную перспективу дороги, вздыхал и по-взрослому говорил "да-а".

Бойцы ходили по-двое, по-трое, разговаривали с ребятами, шутили.

- Ну как, этого возьмем на фронт?
- Этого? Этот, по-моему, несмелый.
- Чего не смелый, а кто лазил на крышу антенну ставить?
- Ну хорошо, смелый. Возьмем.
- А меня возьмем?- спрашивал маленький хитренький паренек, нарочито подчеркивая слово "возьмем". Зная, что это шутка, что его не возьмут, он указывал на себя и говорил улыбаясь: - Давайте его возьмем.

Боец присел на краю дороги, вынул из походной сумки конверт, бумагу, карандаш и начал писать. Это привлекло внимание дирижера, все время бегавшего и расспрашивавшего красноармейцев. И когда все вопросы - "а что это?", "а вот неправда", "а я это знаю?",- были выяснены, он подошел к пишущему и спросил.

- Вы кому пишете?
- Домой.
- А можно я вас сниму, пошлете домой карточку?
- Сними.

Мальчик вынул из кармана газету, встал на колени и попросил пишущего не шевелиться.

- Готово! Скажите, а по какому адресу, кому послать?

Боец рассмеялся.

- Ну, ладно-ладно - не мешай, видишь пишу.

Раздалась команда: стройся! Дирижер издали махнул рукой, и маленькие оркестранты заиграли походный марш.

- Товарищ красноармеец,- не отставал дирижер,- скажите адрес... А то давайте я все письмо отправлю.
- Отправишь?
- Честное пионерское...

Заиграл воинский оркестр. Ребята замолчали и посерьезнели. По сухой осенней дороге отряд ушел на фронт.

Вечером в детдомовской, фотолаборатории воспитанник проявил и отпечатал два снимка. Один он оставил себе на память, другой отправил утром вместе с письмом.

На обороте снимка написал крупными буквами, какими он писал в тетради по косым линейкам: "Моя дорогая Катя! Прости за плохую фотографию, снимался в походе. Помню тебя и твою просьбу - буду смело сражаться и метко стрелять. Целую и целую, твой Петя".

ВАЛЕРИЯ ГЕРАСИМОВА
БАБА

Пленная сидела, откинувшись всем телом назад, голова ее в простой ситцевой косынке утомленно прислонилась к серому стволу осины, на коленях неподвижно лежали большие, тяжелые, рабочие руки. Издали казалось, что сидит какой-то или очень дряхлый или изнемогающий от усталости человек,- вблизи оказывалось, что это еще не старая и не утомленная, а зверски и, как видно, изобретательно избитая женщина.

Все ее вспухшее кровоточащее лицо было точно опалено, в уголках растрескавшихся, как от нестерпимой жажды губ алела кровавая пена, и казалось, только светлые серые глаза еще жили на этом умершем лице.

Рядом с ней стояли приведшие ее сюда лейтенант бортмеханик Ганс Шюльпе, с тяжелым маузером в руке, и пилот, высокий, сухопарый капитан Артур Фохт.

Тяжелая рукоять маузера, зажатая в руке Гаиса Шюльпе, была в крови.

Положение летчиков было крайне затруднительным: потеряв направление, они вынуждены были сделать посадку и в кратчайший срок ориентироваться, чтобы полететь именно к своим, а не в расположение сил противника, которое, как они уже неоднократно могли убедиться, неожиданно менялось.

И у этой как будто бы совсем простой женщины, у этой случайно попавшейся к ним русской крестьянки они должны были любой ценой получить самые простые, но кровно необходимые и спасительные для них сведения.

Их легкий самолет, их любимый "Рихтгофен", как верный залог опасения, блистая на солнце алюминиевыми крыльями, стоял на опушке осиновой рощи, заведенный и готовый к полету. Капитан Артур Фохт кончиком сапога приподнял поникшую голову женщины.

- Она молчит,- сказал он,- и будет молчать, как животное, даже тогда, когда ее начнут резать. Ваша энергия, дорогой Ганс, едва ли затрачена целесообразно. В силу целого ряда обстоятельств как исторического, так и биологического порядка, определенный разряд людей мало доступен для восприятия страданий. Еще в мае 1914 года под Стоходом я принужден был отметить это странное обстоятельство. Они умирали, как мухи.

Седые усы командира, еще вытягивавшегося в строю перед великим императором Вильгельмом II, дрогнули от презрения.

- Ба-ба,- произнес он несколько замедленно, но очень отчетливо то слово чужого языка, которое крепко удержалось в его памяти еще со времен кампании 1914 года.
- Ба-ба,- повторил он с видимым наслаждением еще раз это грубое, короткое, дикое слово.

Услужливо усмехнулся и молодой толстощекий Ганс Шюльпе, всеми силами старавшийся "учиться жить" у своего опытного, закаленного и, как он полагал, чрезвычайно образованного начальника, который знал все: и афоризмы Ницше и методы бактериологической войны в тылу противника.

- Ба-ба,- вслед за начальником повторял и он.
- Но, господин капитан, когда я только принялся за нее, она что-то бормотала.
- Я достаточно знаю русский язык,- холодно возразил капитан,- чтобы разобраться в ее бормотании.- Ты, ба-ба,- крикнул он, наклоняясь к неподвижно откинутой голове в косынке и показывая рукой по направлению к невысоким холмам,- ваши там?

Светлые серые глаза смотрели на него с неизъяснимым равнодушием.

- Или... там?- с мучительным напряжением крикнул капитан, указывая рукой е противоположную сторону.

Женщина молчала.

Не выдержав унижения своего начальника, Ганс, поднес маузер к темной, в крапинках косынке.

- Раз, два,- считал он, не спуская вспыхнувших грозных глаз с утомленного, точно спящего лица женщины.
- Подождите,- остановил его начальник,- это, Ганс, мы всегда успеем.. Надо лететь, чорт возьми!

Секунду он подумал:
- По литературе известно, да и путешествуя в 1911 году по Конго, я неоднократно убеждался в этом сам, что у низших расовых племен гораздо резче развит рефлекс жадности, чем рефлекс страданий.

И капитан Артур Фохт, вынув золотые часы, точно забавляя ребенка, поиграл ими перед серыми неподвижными глазами женщины.

Она молчала.

Капитан выпрямился, вытер лоб, в глазах его засветилась тоскливая, почти мистическая ненависть.

- Низшие расы в течение тысячелетий не меняют своего облика... Меня забавляет, например, это широкое лицо, платок на голове и что-то вроде гимнастерки на этой бабе. В 1914 году, сталкиваясь с ними в прифронтовой полосе, я неоднократно отмечал...

Капитан, удовлетворенный, что урок самообладания не проходит даром для его подчиненного, все же прервал речь, услышав отдаленный, но могучий удар тяжелого орудия.

Казалось, даже светлые алюминиевые крылья "Рихтгофена" нервно дрогнули.

- Это они,- сказал Ганс Шюльпе, побледнев,- я полагаю,- господин капитан, что лучше полететь наугад, чем еще немного задержаться здесь.
- "Наугад" - слово характерное для русских,- ответил сухо капитан,- не надо горячиться и терять голову, Ганс Шюльпе. Мы все же должны попытаться помимо этой кретинки ориентироваться хотя бы приблизительно. Нам следует пойти на ближайший холм.
- А как, господин капитан, с ней?- спросил Ганс Шюльпе, кивнув на женщину.- Сейчас?
- Повторяю, что это всегда успеется,- сказал капитан значительно.- А вам, Ганс, удалось привести ее в такое состояние, что эта дама вряд ли сможет сделать больше пяти шагов.

И два пилота - высокий, стройный, сухопарый. Артур Фохт и коренастый и широкоплечий, с крепко посаженной круглой головой Ганс Шюльпе, не оглядываясь на поникшее у осины тело, направились к сиявшему нежной зеленью холму.

Удары тяжелых орудий все учащались, только теперь они слышались и слева, и справа, и, казалась, даже сверху. Не дойдя трех шагов до возвышенности, пилоты поползли, затем припали к биноклям.

К тяжелым ударам орудий неожиданно присоединились бесстрастные, ровные и поэтому особенно безжалостные голоса пулеметов, и в этом тревожном потоке звуков капитан и его помощник не сразу уловили до ужаса знакомый, привычный для каждого летчика звук - звук, страшное значение которого стало мм понятно минуту позднее.

Минуту позднее перед ними прошло видение, поразившее их на весь тот короткий отрезок времени, который им еще оставалось просуществовать.

На опушке осиновой серебристой рощи, чуть подрагивая на ходу, бежало блестящее стройное тело "Рихтгофена". Отбежав от рощи, оно легко отделилось от земли и радостно, спокойно, торжествующе поднялось над нею, управляемое решительной, крепкой, бесстрашной рукой опытного пилота.

Оно поднялось над землей, чтобы оставить представителям "цивилизованной расы", как последнюю память о русской бабе, окровавленную простую Косынку у тонкой осины. И с каждым ударом орудий, с каждым звуком пулеметной стрельбы, все уже, все теснее стягивающееся кольцо смерти.

БОР.ЛЕВИН
СЛУЧАЙ В ГОСПИТАЛЕ

Нашим врачам и сестрам пришлось немало повозиться с ранеными солдатами фашистской армии. Они категорически отказывались принимать лекарства и пищу, будучи уверены в том, что их отравят. В первые же дни военных действий с Советским союзом фашистское радио и фашистские газеты бесконечно много писали и говорили "о зверствах большевиков". Продажные писаки красочно описывали, как советские враги истязают раненых фашистских воинов. "Насытившись страданиями несчастных, они их медленно отправляют на тот свет",- уверяли эти писаки. Специальные фильмы и плакаты говорили о том же. Свиноподобная сестра с отвратительной улыбкой предлагает лекарство раненому белокурому солдату с явными чертами арийца. Подпись на плакате гласила: "Даже когда вас ранят,- не сдавайтесь в плен. Все равно большевики отравят вас на больничной койке"...

Врачи и сестры полевого военного госпиталя энского корпуса, где главным образом были сосредоточены раненые пленные, вначале недоумевали, почему больные отказываются от пищи и лекарства. Догадавшись, в чем дело, они быстро нашли выход из положения. Прежде чем давать лекарство больному, сестра из этой же бутылочки наливала лекарство себе в ложечку и выпивала его. Точно так же она поступала и с пищей: вначале сама попробует, а потом предлагает больному.

Сестра Катя страдала больше других. Она терпеть не могла манной каши, а теперь во время дежурства ей приходилось съедать не меньше пятнадцати ложек этой самой каши и еще при этом не морщиться.

Через несколько дней, когда больные убедились в том, что никто и не собирается покушаться на их жизнь, вся эта "каторга", по выражению сестры Кати, кончилась. Раненые повеселели, охотно проглатывали лекарства и еще с большей охотой опустошали тарелки с бульонами, стаканы с кашей.

Один только Пауль продолжал оставаться недоверчивым. На этот раз функции сестры выполнял его сосед по койке - Эрнст. Он, для того чтобы Пауль был абсолютно спокоен, отправлял к себе в рот с каждого блюда не одну ложечку, как это раньше делала сестра, а две, а то и три ложечки.

Вскоре Паулю это надоело и он предпочел, так же как и другие раненые, без предварительной дегустации посторонних съедать свой завтрак, обед и ужин.

Окрепших раненых отправляли в тыл... Неожиданно на участке энского корпуса противник прорвал фронт. Госпиталь не успели эвакуировать. Неприятель немедленно сменил весь советский медперсонал. С такой же быстротой исчезли и продукты, предназначенные для больных.

Однажды поздней ночью Паулю не спалось, он на костылях вышел в коридор покурить. Дверь из кабинета главного врача была приоткрыта. Пауль услышал странный разговор, который вел главный врач с комендантом госпиталя.

- Где же логика?- спрашивал взволнованно врач.- Многие из них поправятся и смогут снова вернуться в армию... Все эти безногие, безрукие при современной технике протезов смогут быть полезными людьми обществу.

- Не учите меня, доктор,- грубо прервал его комендант,- Вы не учитываете того эффекта, который это произведет на нашу армию и на весь мир. Гораздо полезней будет для нашей нации принести в жертву этих несчастных калек. И потом мне надоело вас уговаривать. На войне не уговаривают... Приказ есть приказ. Извольте к завтрашнему утру, не позже одиннадцати, составить акт о том, что,- отчеканил комендант,- большевики, удирая, отравили раненых. Вы представляете доктор,- добавил он с пафосом,- какая это будет сенсация для всего мира! Мы все это заснимем... Штаб обещал прислать кинооператора... Да, это будет лучшая иллюстрация к разговорам о зверствах большевиков. Без дела, без доказательств разговоры остаются только разговорами...

Пауль, стараясь как можно тише стучать костылями, пробрался к себе в палату. Он вспотел от страха. Что делать? Надо спасать себя и товарищей. Он разбудил Эрнста и все рассказал ему.

- Тебе это, наверное, приснилось,- заметил Эрнст, недовольный тем, что его разбудили.- То тебе мерещилось, что нас красные хотят погубить, то уж свои... Спи и не мешай другим спать, а то уж светает,- и Эрнст повернулся спиной к Паулю.

- Это не сон! Клянусь тебе, Эрнст! Эрнст!- взывал Пауль, но тот его уже не слушал.

На рассвете сестра принесла больным на подносе кофе. Она поставила стаканы на столики и ушла. Больные начали просыпаться.

- Ну, что, жив?- спросил насмешливо Эрнст у Пауля.

Но бледное и осунувшееся лицо товарища не на шутку испугало его.

- Хочешь, сейчас проверим? Кис-кис,- поманил он вошедшую в палату рыжую кошку. Кошка, мяукая, подошла к кровати Эрнста. Он налил в блюдечко кофе и поставил на пол.

Эрнст и Пауль тревожно следили за кошкой. Кошка вылакала кофе, не облизываясь, медленно пошла к выходу и у самой двери упала замертво.

- Она умерла!- закричал Пауль, хватая за руку Эрнста.- Она умерла!
- Да, да,- прошептал Эрнст... Товарищи!- закричал он громко на всю палату: - Не пейте кофе, оно отравлено!

Поднялся невообразимый шум. Все бросились к дверям, где лежала бездыханная кошка. Пауль рассказал о ночном разговоре доктора с комендантом.

- Они хотели нас отравить, а потом свалить все на большевиков,- выкрикнул кто-то, угрожая костылем.

На шум и крик вбежали сестры, появился доктор. Заметив мертвую кошку, он тотчас же исчез.

Комендант вошел в палату с вооруженными солдатами.

Через два дня, когда наши вновь заняли этот госпиталь, они были страшно удивлены, обнаружив в сарайчике для дров безногих, безруких солдат противника с огнестрельными ранами в черепах.

- Зачем они убили своих же раненых?- недоумевали наши.

Главный врач госпиталя, которого нашли в этом же сарайчике, толком ничего не мог объяснить.

- Я спрятался от своих... Я боюсь их... Я раньше был фашистом, а теперь я не буду.
- Ну, хорошо,- говорили ему.- Можете и не быть фашистом, если "не хотите. Ваше дело. Но объясните, откуда эти трупы?

Врач очень подробно все рассказал. И трудно было поверить этому, настолько это было чудовищно.

ГЕННАДИЙ ФИШ
ОЛЬГА ПОПОВА ВЫПОЛНЯЕТ ЗАДАНИЕ

Еще и суток не прошло с тех пор, как нас срочно вызвал к себе командир и сказал:
- Товарищи, произошло то, чего мы так не хотели, ко к чему были готовы. Враг напал на нас. Сейчас вы получите боевое задание - опасное задание, и если кто-нибудь из вас чувствует хоть малейшее колебание, то я прошу отказаться сейчас же.

И он внимательно взглянул на нас.

С минуту мы помолчали - каждая думала о своем и каждой стало немного не по себе. В таком настроении лучший выход - действие.

Надя выпрямилась и как бы отрапортовала за всех нас:
- Мы готовы выполнить все, что нам прикажет командование!

Командир улыбнулся и спросил:
- Знаете ли вы в совершенстве язык? Мы на этом языке разговаривали два дня в шестидневку.
- Тогда немедленно соберите свои самые лучшие платья, туфельки и приходите ко мне.

По улицам проходили демонстрации. Пели песню дальневосточных партизан, но с новыми словами. Несли портреты любимых вождей. Шофер, непрерывно нажимая пуговку клаксона, повел машину по закоулкам, но и там было много народа. Увидев меня в военном костюме, демонстранты остановили машину и хотели меня качать. Ко мне уже протянулись руки из толпы, бросали цветы. Я встала на сиденье и крикнула:
- Товарищи, не задерживайте, у меня срочное дело!- и сразу все расступились.

Радиорупоры выкликали все новые и новые известия: "Фашистами убит знаменитый писатель, друг советского народа"...

У меня сами собой сжались кулаки и я чуть не заплакала. Я так люблю его произведения.

Уже когда я вбегала со свертком, в котором было платье, туфли и чулки, в вестибюль, я услышала сообщение по радио о там, что в Амбуре началось рабочее восстание. "Рабочие захватили центр города и все важные учреждения. К ним присоединились мобилизованные, собранные на двух мобилизационных участках".

Командир не стал разговаривать с нами в своем кабинете и повел нас на аэродром.

Мы с Надей шли под руку, она шепнула мне:
- Это в мирное время можно называть планеты именами разбившихся парашютисток-комсомолок.- Я вспомнила Тамару и Любу.- А в военное - нехватит планет.

В кабине самолета, стоявшего рядом с тем, на котором должны были мы лететь, сидели еще пять парашютисток и помполит. Я тогда не знала, что им дается то же задание, что и нам. Но это к делу не относится. Так или иначе, задание должно быть выполнено.

Командир развернул, перед нами карту. В центре карты был Амбур, тот самый, в котором сейчас дрались рабочие.

- Вот к этому городу с разных сторон ведут пять железных дорог,- показал нам командир по карте,- и вас пятеро. Каждая из вас должна взорвать один путь. Выполнив задание, вы должны стягиваться,- и он еще раз внимательно взглянул* на нас,- к домику в леске, на высоте 19. Вот.

Становилось уже темно. Командир веял карманный фонарь и осветил карту. Потом вынул из полевой сумки листки и роздал нам.

На моем листке был отмечен только тот железнодорожный путь, который я должна была разрушить, и пунктиром намечена кратчайшая дорога к домику. Мне предстояло итти к нему километров пятнадцать.

Мотор соседнего самолета заревел.

Волнами побежала высокая трава аэродрома.

Мы стали надевать комбинезоны.

Соседний самолет сорвался с места, побежал по аэродрому, оторвался и начал набирать высоту.

Командир отозвал меня в сторону и спросил, не передумала ли я?

Конечно, мне было немного не по себе, но было радостно, что в первый же день я начинаю действовать... И как! Помогаю своим братьям, зарубежным рабочим. После того как я услыхала по радио о рабочем восстании в Амбуре и командир дал нам задание, я была уверена, что мы должны взорвать пути для того, чтобы фашисты не могли подвезти свои войска для подавления восстания. Но спрашивать ничего не полагалось.

- На твоем пути к домику будет придорожная гостиница, сможешь в ней отдохнуть. Вот деньги!- сказал командир и роздал каждой из нас немного денег.

Потом командир стал по очереди отводить девушек в сторону и каждой сообщал дополнительные сведения.

К нашему аппарату подошел пилот. Как это я раньше не заметила, что мы разговариваем у петиной машины?

Мы поздоровались с Петей как знакомые.

Команда: "Уничтожить листки!" Потом: "По местам!"

Все стали забираться в кабину аэроплана.

Вдруг Петя подошел ко мне и крепко обнял при всех. Мне от этого стало сразу очень хорошо, тепло и вместе с тем было неловко перед другими за то, что мне так повезло. Им не с кем было попрощаться... А у меня здесь - Петя!

Он взглянул мне в глаза и серьезно сказал:
- Смотри!
- Да уж ладно!

Я влезла в машину последней.. Мотор уже ревел. По небу бегали лучи прожекторов.

Мы незаметно оторвались от земли.

Огней на аэродроме почти не было и город внизу лежал тоже притихший и затемненный. Шли мы больше двух часов между облаками, и когда появлялась земля, она была темная и неизвестная.

- Девушки!- вдруг всполошилась Настенька,- я забыла как на их языке называется Малая Медведица!

Несколько раз Петя через плечо смотрел на нас и улыбался мне. Он, конечно, волновался немного за меня, ну, а мне было уже смешно. Теперь, когда я в точности знала, что мне предстоит сделать, никакой тревоги не было.

Мы шли уже больше двух часов слепым полетом, когда самолет вдруг пошел на снижение.

На высоте две тысячи метров Петя обернулся и махнул рукой.

Надя выкарабкалась на крыло.

Снова Петя макнул рукой, и моя подруженька скользнула вниз, в темноту.

Опять набрали высоту.

И снова Петя обернулся и махнул рукой.

Очередь была за мной.

Я вышла на крыло.

Под ногами - черным-черно. И только около распределительной доски светилась лампочка, а сверху сияли большие чистые звезды.

Хорошо, что сегодня нет луны.

Мне было видно только крыло и кусок фюзеляжа. Быстрый воздух, несущийся навстречу, освежал лицо. Рука сжимала кольцо.

Снова летчик взмахнул рукой, и я прыгнула.

- Раз, два, три, четыре...
- Надо сделать небольшую затяжку. Камнем вниз, чтобы приземлиться у дороги... И чтобы с земли вдруг не заметили. "Восемь, девять, десять"...

До пятнадцати я не досчитала. Меня начало укладывать на спину,- и тогда я дернула за кольцо, на счете двенадцать.

Ну, дальше все как и при учебных прыжках! Через секунды две - толчок, точно остановка трамвая неумелым вагоновожатым, и купол парашюта распахнулся над головой. Я его не видела, но всем своим телом чувствовала, что он там, надо мной. И от этого было так хорошо, что я громко запела.

Пэтом помахала вверх рукой, но, конечно, меня с самолета уже не видели.

Села я на какие-то низкие и, к счастью, неколючие кусты. Но все-таки села очень точно.

Железнодорожная насыпь темнела шагах в пятидесяти от меня. Молодец Петя! Я помахала им вверх рукой еще раз. Так, для удовольствия, потому что я даже не знала, в какой они стороне.

Небо было облачное.

Внизу было тихо и сыровато от росы.

Я отцепила парашют, аккуратненько сложила его и спрятала под куст. Надо было заметить место, но вокруг рос мелкий кустарник, частый и однообразный, ориентироваться было очень трудно.

Раздвигая кусты, я пошла прямо к полотну. По дороге вспугнула какую-то незнакомую птицу. Птенцы бестолково пищали в своем гнездышке. Прошла шагов сто и оглянулась на то место, где, по моему мнению, должен был находиться Амбур. Там, над самой землей, было немного светлее и на небе стояло какое-то бледное зарево. Мне показалось, что я даже вижу языки пламени.

Надо было действовать. Я распечатала сверток и уже готовилась положить на стыке рельсов патрон, как вдруг по рельсам застучали колеса. С громким воплем неслась по пути автодрезина.

Я отскочила в сторону и легла на землю.

Автодрезина пронеслась мимо меня. Она летела к городу и была полна вооруженными полицейскими. Они горланили свою гнусную песню. Та-к я в первый раз в жизни увидела вблизи, хотя и мельком, живых фашистов.

"Ладно, это последние полицейские проехали в город по этой дороге", - подумала я и решила продолжать работу.

Но когда я встала, чтобы подойти снова к рельсам, я почувствовала в ноге такую жестокую боль, что у меня помутилось в глазах. Я, оказывается, подвернула ногу у щиколотки.

Это, конечно, смешно: прыгнуть с двухкилометровой высоты и остаться невредимой, а отскочив всего на несколько шагов, вывихнуть ногу.

Больно было пошевелить ногой. Почти только на руках я подтянулась к полотну и заложила первый патрон.

"Сейчас нога распухнет и будет еще труднее, надо действовать скорее"...

И я поскакала со шпалы на шпалу на одной ноге, как мальчишки, когда играют в петушиный бой.

Метров через двести я заложила второй патрон и затем сошла с полотна и стала уходить по тропинке, которая должна была вывести меня на дорогу.

Конечно, я и не думала, что сумею добраться до придорожной гостиницы. Но ступая только на носок левой ноги и на всю ступню здоровой, можно было кое-как передвигаться. Тропинка скоро пошла по берегу речки.

Ах, если бы достать лодку!

Пожалуй, это было моим самым сильным желанием в эту ночь.

Но лодки не было.

Уже вблизи большой дороги я сняла комбинезон, бросила его в речку, надела шелковые чулки, туфли на высоких каблуках и нарядное платье. Странно, но в туфле нога болела немного меньше, или я уже привыкла к боли.

Так, ковыляя, я шла по дороге в темноте около часа, пока меня не догнал какой-то грузовик.

Я не успела сойти с дороги и попала в свет его фар, поэтому тетерь лучше всего было уже не стараться скрыться, чтобы не вызвать подозрений.

Я подняла руку, шофер остановил автомобиль. Это была машина какого-то универмага, шедшая порожняком.

- Довезите меня только до гостиницы,- сказала я шоферу.- Я вам заплачу!

Он окинул меня подозрительным взглядом.

- Это такое несчастье,- сказала я,- что трудно даже поверить. Эти мужчины - такие обманщики... Кто бы мог подумать, что и этот будет, как все! И вдобавок ко всему я еще подвернула ногу.

Мне нужно было плакать, но глаза были сухи. Впрочем в темноте шофер не заметил этого и помог мне взобраться в кабину.

- Я до-везу вас до гостиницы,- сказал он и потом добавил: - Госпожа, вам известно, что сегодня началась война?

Я всплеснула руками:
- Боже мой, неужели они осмелились напасть на нас? Нет, я не знала! Ведь мы сегодня с ним кутили целую ночь... Но наши солдаты их уничтожат.

Мы снова помолчали.

Трудно передать, как я волновалась и в то же время была совершенно спокойна.

- В Амбуре волнения!- сказал шофер, и я почувствовала в его голосе нотки сочувствия.
- Это безобразие! В такую минуту!- опять всплеснула я руками. Шофер замолчал и молчал почти до самой гостиницы.

У гостиницы шофер меня ссадил и помог добраться до дверей, затем вскочил в кабину и погнал машину дальше.

Служитель помог мне добраться до номера.

- Для прописки я дам завтра документ. Утром приедет за мной муж.

Служитель понимающе гнусненько улыбнулся и взял на чай.

Оставшись в номере одна, я легла на кровать, но заснуть не могла.

Уже начинался рассвет..

Утром мне надо было уходить из гостиницы, а как это сделать незаметно, да еще с распухшей ногой? Петька, конечно, нашел бы выход!..

Пока я так раздумывала, послышался отдаленный рокот моторов.

"Наверно, на высоту 19 - забрать нас, а я дура здесь застряла",- разозлилась я на свою ногу.

Перед высотой 19 было большое поле. Я это прочла еще по карте. Я подобралась к окну, распахнула его.

По небу шли наши самолеты, не один, а много и разные.

Ну, а остальное вы знаете сами.

МИХАИЛ РУДЕРМАН
ВИНО И ЯД

Враг обманывал и хитрил. Ни одна операция не была похожа на другую, и если сегодня бомбардировщики появлялись над расположением социалистической армии эскадрильями в восемьдесят-сто машин, то завтра это была редкая цепочка в пять-десять самолетов. Если сегодня они летели на высоте шести километров, то завтра они стлались по земле, чуть ли не задевая деревья. Если сегодня над окопами появлялись самолеты противника, раскрашенные в яркозеленый цвет, то на другой день они были черными, как воронье крыло.

На земле также были предприняты попытки задержать удар социалистической армии. Танковые части противника упорно дрались на самых тяжелых участках фронта. Но все ухищрения отчаяния не спасли врага от разгрома. Силу огня и превосходную скорость машин ослабляло отсутствие взаимодействия и согласованности танковых колонн.

Это сразу понял командир танкового отряда, капитан Новосильцев, увидав, как вражеские танки убегают от подбитого соседа, не стараясь выручить его из беды. Не было в действиях противника спаянности, чувства товарищества. И это решило судьбу сражения.

Уже к полудню танкисты Новосильцева подбили командирский танк противника и еще один танк с большим черным крестом на башне. Часть Новосильцева заняла деревню Н. Танкисты наслаждались коротким отдыхом, готовые каждую секунду дать машинам ход. Новосильцев стоял у захваченных танков.

Из второго танка выглянул улыбающийся помощник Новосильцева - лейтенант Козельский и поманил к себе капитана.

- Новосильцев,- кричал он,- погляди-ка, что здесь такое! Сплошная фантастика! Походная церковь, химическая и фотолаборатория одновременно. Сроду не видел такой машины.

Новосильцев влез в танк, и его глазам открылось странное и непривычное в боевой обстановке зрелище. Рядом с пулеметными лентами в танке лежала вся необходимая для богослужения утварь: большая серебряная чаша, крест и молитвенник. В углу стоял фотоаппарат. В другом углу Новосильцев увидал два герметически закупоренных баллона в специальных гнездах.

- Да, это церковь,- оказал Новосильцев.- Очень интересная машина. Что-то в этом роде было в двадцатом году под Перекопом! Там тоже мы, захватив танк, иногда обнаруживали в нем походную церковь и сумасшедшего от страха попа. Но что-то не помнится мне, чтобы тогдашние попы возили с собой вот такие баллоны.
- А вот и сам пастырь,- сказал Козельский, выходя из машины.

У танка, прямо на земле, сидел человек в военной форме, чисто выбритый, с очень худым и нервным лицом. Новосильцев велел отвести пленного в жилое помещение.

Капитан знал, кого он захватил в плен, и знакомство с пленным на допросе подтвердило его догадки. Это был фашистский священник, офицер политико-моральной службы, сотрудник разведки. Это был универсально образованный человек, говоривший по-русски, как на своем родном языке. Цинично он рассказывал, как обрабатывал своих солдат для "поднятия их политико-морального уровня", как учил их молитвам, гимнастике и действию ОВ. С таким же цинизмом он говорил о военном потенциале в христианском вероучении и о крестовом походе на Восток.

- По-моему, мы сейчас с вами беседуем довольно-таки далеко от Востока,- перебил его Новосильцев. - По-моему, мы находимся много западней того места, где вы предполагали быть.

Священник ничего не ответил.

- Кстати,- спросил его Новосильцев,- скажите, пожалуйста, для какой цели вам понадобились баллоны, обнаруженные в танке?

Священник молчал.

- Быть может, в этих баллонах находится вино, которым вероучители пользуются при причастии? Но для этой цели более пригодны простые деревянные боченки, так как они гарантируют вино от окиси.

Священник молчал, и по его бегающим глазам капитан понял, что этот человек не расскажет сейчас всего.

Конвойный увел пленного в соседнюю комнату. Новосильцев решил немного отдохнуть,- колонна должна была выступить ночью. Не успел он задремать, как раздался стук в дверь. Дежурный ввел двух - взволнованных местных жителей - старого крестьянина и белокурую девушку. По глазам этих людей капитан увидел, что их привело сюда отчаяние. Он предложил им сесть, но крестьяне стояли.

- Что вам надо?- спросил Новосильцев.
- Я пришел предупредить вас об опасности. За местечком находится мое поле. Сегодня днем я пошел посмотреть, что от него осталось. От моего поля не осталось ничего. Они сделали мое поле бесплодным! Я пришел туда и издали - почувствовал какой-то горький запах над моей землей...

В одно мгновение Новосильцев был на ногах.

- Запах!- он втянул в себя воздух.- Жженая резина. Дежурный!- крикнул Новосильцев.

В дверях появился дежурный.

- Немедленно отправить старика на обмывочный пункт! Сжечь его одежду! Дезинфицировать помещение! Ночевать будем у машин.

В несколько секунд все вышли на воздух. Старик, еще не почувствовавший действия газа, не понимал, что с ним хотят делать. Прижав руки к груди, девушка остановившимися глазами следила, как уводят ее отца. Танкисты выносили из дома самые необходимые вещи. На мотоциклах приехали дезинфекторы.

Девушка подошла к Новосильцеву.

- Он будет жив?- опросила она, заглядывая ему в глаза: - Мой отец будет жив?

- Да, я думаю все обойдется благополучно,- успокоил ее Новосильцев.- Возвращайся домой, милая!

Но девушка не уходила. Она подошла вплотную к капитану, на ее лице было выражение ужаса, горя и непонимания того, что происходит.

- Кто это сделал?- глухо сказала она.- Кто отравил наше поле? Кто изуродовал моего отца? Это сделал ты?

- Нет,- сказал Новосильцев,- это сделал не я. Мы сами погибли бы на зараженном участке. Твой отец оказал нам неоценимую услугу. Он спас много жизней.

В это время конвойные повели священника.

- Это сделал он,- сказал Новосильцев девушке.- Это он полил ваши поля и сады ядом.

Девушка взглянула на пленного, и лицо ее исказилось.

- Это священник нашей деревни,- с трудом произнесла она.- И ты говоришь, что это сделал он?
- Пройдем со мной к танку, в котором мы захватили негодяя. Ты убедишься. Идем!

Они подошли к черному силуэту танка, и при свете фонаря, зажженного Новосильцевым, девушка увидела внутренность походной церкви. Черный крест заставил ее невольно поднять руку. Она хотела сделать то, что делала всю жизнь при входе в святое место. В полумраке она видела только этот большой, похожий на древесный сук крест. Но свет фонаря перебежал на другие предметы, находившиеся рядом - обоймы, пулеметные ленты, автоматические револьверы и на два узких баллона.

Новосильцев еще раз осветил баллоны.

- Смотри! Вот что он готовил для вашей деревни! Это было бы последним богослужением для всей его паствы.

Бледное лицо крестьянки стало еще более белым, на этой бескровной, неподвижной маске горели только глаза, полные ненависти и злобы. Глаза, всю жизнь сиявшие светом покорности и всепрощения, сейчас были двумя недобрыми, испепеляющими огнями, взывавшими к мести.

Человек, который всегда говорил о добре и любви к ближнему, человек, которому она верила во всем, которому ее отец, отказывая себе в последнем куске, приносил дары на праздники, этот человек - убийца. В его церкви вино причастия и яд уничтожения...

И впервые за свою жизнь молодая крестьянка, увидав крест и чашу, подняла руку и опустила ее, не перекрестившись.

Л.ЛАГИН
БЕЗ ВЕСТИ ПРОПАВШИЙ
#1
Посредине улицы шли четверо военных: три солдата и красноармеец. Двое солдат с винтовками - рядом с красноармейцем, третий с револьвером - позади. Красноармеец без фуражки, в шинели, накинутой на плечи, шагал, подчеркнуто подняв голову, как на параде.

Иногда, впрочем, он с любопытством оглядывался по сторонам и раз даже, совершенно нечаянно, улыбнулся рыжей девушке, выглянувшей из окошка. Девушке что понравилось. Она машинально поправила прическу и тоже улыбнулась. Потом, вероятно, вспомнила, что кокетничать с пленным большевиком грех и, жестко поджав свои пухлые губки, скрылась в глубине квартиры.

Собственно говоря, красноармейцу было не до улыбок. После бесплодного двухдневного допроса в штабе полка его вели в штаб дивизии. Он знал, что и там ничего не скажет. И тогда его расстреляют. В N-ской части вычеркнут из списков и снимут с вещевого и пищевого довольствия младшего командира Антона Бородкина как пропавшего без вести. Сообщат родителям, жене. И так далее. Радости мало.

Был знойный воскресный день. Колокольный звон нагонял ленивую скуку на прифронтовую жизнь города. Бородкин вспомнил, что в последний раз он слышал колокольный звон очень давно, в детстве, лет пятнадцать назад. Потом он увидел ксендза, семенившего по дощатому тротуару, и вспомнил, что рисовал ксендзов в ротной стенгазете неправильно. Они были одеты совсем не так, как он рисовал, а гораздо смешнее.

Легкий летний ветерок шевелил плакат на заборе. Три бородатых красноармейца с свирепыми лицами, искаженными дьявольской улыбкой, расстреливали на плакате кучу беззащитных женщин, детей и ксендзов. Ксендзы были нарисованы правильно.

Бородкин засунул руки в карманы брюк. Он это делал всегда, когда у него было неважное настроение и он не знал, что делать.

Дальше все произошло молниеносно и неожиданно.

#2
Через несколько часов был вывешен приказ начальника гарнизона:

"Сегодня в 2 часа 45 минут пополудни бежал из-под стражи пленный красноармеец. Судя по некоторым данным, это чрезвычайно опасный для нашего отечества человек.

"Объявляем для всеобщего сведения его приметы: рост средний, глаза серые, волосы темнорусые, на лбу свежий шрам от удара прикладом, полученный им при бегстве. Возраст 23-24 года. Лица, доставившие вышеуказанного пленного, получат награду. За укрывательство - расстрел.

"Начальник гарнизона генерал Морауэр".

#3
В сущности все произошло до чрезвычайности просто. Засунув руки в карманы, Бородкин нащупал в них остатки табаку. Сначала он пожалел, что у него отобрали при обыске курительную бумагу. Было бы недурно закурить. Потом неожиданно пришло решение - отчаянное, но не безнадежное. Набрав в обе руки табачной крошки, он быстро приподнял плечи и сбросил свою шинель на голову шедшего позади конвоира. В ту же самую ничтожную долю минуты он метнул обе горсти табачной едкой пыли в глаза остальных двух солдат и бросился в первые открытые ворота.

Он попал во двор пустынный и переполненный знойной пылью. Прямо против него цвела ядовитая зелень огромной лужи. Бежать через нее было бы делом бессмысленным.

Он свернул направо, обогнул дом и сквозь щель в заборе проник в соседний двор.

Как раз в это время он услышал звуки первых выстрелов. Потом совсем близко раздалось учащенное дыхание преследовавших его солдат. Когда он выбегал через калитку на улицу (не было где спрятаться и на этом дворе), один из солдат размахнулся и ударил его прикладом по голове. Но не рассчитал. Оставив рваную рану на лбу Бородкина, приклад с силой ударился о калитку, раздался треск сломавшейся винтовки.

Почти не чувствуя боли, Антон выскочил из калитки на улицу, быстро пересек ее и вбежал во двор, весь завешанный бельем. Когда кончилось это море рваного и латаного белья, Бородкин увидел огороды и невысокий берег пустынной речки. Вдоль самого берега шли небогатые обывательские сады, тонувшие в кустах смородины и крыжовника.

Не раздумывая, Бородкин бросился направо и, ныряя в кустах, безжалостно царапавших его лицо и руки, пробежал добрых полкилометра и залег в кустах. Во-первых, потому, что он дьявольски устал. Во-вторых, его, кажется, заметил старик, одиноко удивший рыбу на полузаполненной водой лодченке. Еле ощутимая прохлада в кустах крыжовника не в силах была сопротивляться душному июльскому зною. Бородкин лег, скорчившись, и ему показалось, что никакая сила не заставит его сейчас сдвинуться с места. Незаметно для себя он впал в состояние лихорадочной дремоты. Большие сытые мухи лениво жужжали над его головой. Голубые стрекозы проносились над ним стремительно и изящно, как истребители. Еще совсем зеленые яблоки раскачивались невдалеке, напоминая ему, что уже скоро сутки, как он ничего не ел Если бы не погоня и не отдаленный гул артиллерийской канонады, можно было бы подумать, что он находится в доброй тысяче километров отсюда, где-нибудь в Серебряном бору в выходной день.

- Эй, рыболов!- услышал вдруг Бородкин чьи-то голоса и топот нескольких пар ног. Он чуть-чуть приподнялся и увидел своих конвоиров в сопровождении коренастого мужчины лет сорока пяти, одетого по-воскресному, но не успевшего, очевидно, в спешке, напялить на себя пиджак, он так и бежал в жилетке. В руках у него была большая суковатая трость.

- Эй ты, старикан, не видал ли тут беглого большевика?

Старик не спеша повернул голову к спрашивающим и пожал плечами.

- Пан Станислав,- сказал запыхавшись штатский в жилетке,- вы не видели тут этого распроклятого большевика?

- Видать не видел,- медленно ответил рыболов и не спеша начал сворачивать себе цыгарку,- но слышать его слышал. Он побежал вон в ту сторону,- и рыболов показал в сторону прямо противоположную той, в которой укрылся Бородкин.

Минут через пять пан Станислав вылез из лодки, обнаружив при этом огромную заплату на своих выцветших штанах, свернул удочку, вытащил, из воды нанизанных на бечевку десятка полтора мелких рыбешек и, пыхтя цыгаркой, пошел куда-то в глубь сада.

#4
Хотя Бородкин и не имел возможности ознакомиться с приказом начальника гарнизона, он все же понимал, что оставаться здесь, в кустах, было опасно. В такой зной надо было каждую минуту ожидать появления купальщиков. Он пополз под кустами вдоль берега. Потом, заметив мальчишек, раздевавшихся на берегу и о чем-то возбужденно толковавших - вполне возможно о нем,- он пополз по направлению, перпендикулярному к берегу. На своем пути, около небольшой лужайки, он нашел запрятанный в укромном местечке полный самодельный набор для игры в городки и, выбрав себе палку потяжелее, пополз дальше, Наконец, он добрался до вонючих грязных сараев, надеясь отсидеться здесь до наступления темноты. Но только Бородкин расположился поудобнее в тени сарая, как раздались чьи-то голоса, приближавшиеся к нему. Делать было нечего. Тихо чертыхнувшись, он выскользнул из-за сарая и, так как голоса раздавались уже совсем близко, он нырнул в темноту одного из домишек и без особого труда, через открытый люк; взобрался наверх и спрятался в горячей чердачной пыли.

День тянулся томительно долго, и Бородкин успел несколько раз тревожно вздремнуть, прежде чем, наконец, наступила долгожданная ночь. Осторожно, на четвереньках, ом прополз к люку, держа в зубах свое единственное оружие - городошную палку,- уперся ногами в шкафчик, стоявший около люка, потом ухватился руками за вершину шкафа и опустился на пол. Облегченно вздохнув, Бородкин потянулся за оставленной на шкафу палкой, но ке рассчитал, и она, глухо шлепнув, упала на сырой земляной пол. Проклиная свою неосторожность, Антон нагнулся, чтобы поднять палку, но тут же разогнулся и почувствовал, что пропал. В дверях, на фоне освещенной комнаты виднелся чей-то силуэт. Несколько мгновений, показавшихся, Бородкину часами, силуэт молчал. Потом старческий голос тихо сказал:
- Здравствуйте, господин большевик.
- Здравствуйте, пан Станислав,- сказал упавшим голосом Бородкин.

Это был давешний рыболов.

Старик еще некоторое время молча смотрел на Бородкина, как бы в нерешительности. Бородкин попытался нырнуть во двор, ко старик схватил его за шиворот и попрежнему тихо произнес:
- Чудак-человек, господин большевик. Вас же там немедленно поймают.

#5
Два дня пан Станислав продержал Антона на чердаке, щедро снабжая его хлебом, водой и невероятно горьким луком. На третий вечер его голова появилась в отверстии люка и он шопотом позвал Антона вниз. В комнате сидели старуха - жена Станислава и два молодым человека, из которых один был солдатом.

- Вам нечего беспокоиться,- сказал старик, еще раз проверив, плотно ли завешаны окна и повернув ключ в дверном замке,- это моя жена, этот солдатик - мой сын Феликс, а вот этот,- указал он на штатского,- тоже столяр. Я столяр и он тоже столяр. Одним словом, он вполне порядочный человек.

Впервые за четверо суток Антон увидел горячую пищу: отварную картошку и суп.

- Вы не вотречали случайно на фронте моего второго сына? Он солдат и его тоже зовут Антоном,- спросила старуха, но, заметив ироническую улыбку своего мужа, глубоко вздохнула и принялась разогревать чайник.

- Если хотите,- начал старик, когда Бородкин молниеносно одолел миску с картошкой и две тарелки супа,- если хотите, мы вас как-нибудь спровадим к вашим. Быть совершенно одному во вражеском лагере - очень неприятная штука, и мы вам, пан Антон, от души сочувствуем.

Бородкин хотел сказать старику, что он не один, что насколько он понимает - старик и все остальные в этой комнате его друзья, но как человек несантиментальный промолчал.

- Вам нужно спешить,- продолжал старик.- Феликс сказал, что к утру ожидается много танков и наверно разгорится такая баталия, что вам перебраться не удастся. У пана Лемко есть сынок, который поможет вам перебраться к вашим.

Бородкин, не отвечая ничего, шарил в это время в карманах своих брюк и гимнастерки. Потом вспомнил, что карманы у него очистили, как только взяли в плен, и переспросил:
- Так-с. Значит, у товарища Лемко подходящий сынок. Так-с. Гм! Так. А, карандашик у кого-нибудь есть? И клочок бумаги? Так-с; Значит, сколько вы говорите прибывает завтра танков? Так-с.

Он аккуратно записал сообщение Феликса, перечитал его, вспомнил о чем-то, чертыхнулся и порвал записку на мелкие куски.

- Товарищ Лемко,- обратился он к столяру, молчаливо сидевшему в уголке,- как вы относитесь к тому, чтобы ваш сынок перешел фронт без меня? Через пару деньков он вернется сюда с нашими войсками. Большое спасибо, товарищ Лемко. Если вам не трудно, сбегайте за ним.

Ранним утром тринадцатилетний сынишка
столяра заучил наизусть адрес и содержание донесения и, беззаботно насвистывая, вышел из дома пана Станислава. Он шел собирать землянику. Лес находился у самого фронта...

Три часа продолжалась тихая беседа за занавешенными окнами.

Город готовился к эвакуации и это очень не нравилось новым друзьям Бородкина. Феликс-солдат, сын пана Станислава, должен был уезжать вместе со своей командой, охранявшей вокзал, с тем, чтобы никогда, может быть, не увидеться со своими родителями.

- С меня хватит одного пропавшего сына,- сказал, грустно усмехаясь, старик.- Я одного уже потерял, я постарел на работе и ничего у меня в доме не прибавилось, кроме разве заплат на штанах.

Кроме того и ему, и столяру Лемко, и всем их товарищам по заводу было известно, что существует такой строй, при котором рабочие работают на собственных фабриках, отобранных у хозяев. Кроме того перед отступлением командование предполагало увезти оборудование всех городских предприятий, и это сразу оставляло без куска хлеба добрых десять тысяч человек.

- Мы бы давно предприняли что-нибудь сами,- сказал молчаливый Лемко,- но всех наших самых боевых ребят поарестовали, а многих уже контрразведка успела расстрелять.

Разговор затянулся почти до самого утра. За это время два раза уходили и приходили с новыми людьми Лемко и Феликс. Пришли четверо товарищей сына - тоже солдаты.

Было уже совсем светло, когда все разошлись, а Антон Бородкин, пропавший без вести младший командир отдельной N-ской части Рабоче-крестьянской Красной армии, забрался снова к себе на чердак с тем, чтобы соснуть до вечера.

#6
Днем Бородкина разбудил рокот нескольких десятков самолетов, пулеметная стрельба и близкий орудийный грохот. Он выглянул через щель в крыше и увидел безоблачное голубое небо, усеянное белоснежными хлопьями разорвавшихся снарядов, а с отдалении самолеты. Часто задрожала земля. Повидимому, самолеты бомбили железнодорожную станцию, где разгружались эшелоны с танками. Значит мальчишка добрался до красноармейских частей во-время.

Бородкин довольно улыбнулся и снова уснул.

В эту ночь и в ночь, последовавшую за нею, на окраинных улицах города было обнаружено около полутора десятков трупов офицеров. Документов при трупах обнаружено не было. Убийцы остались неизвестными. Обыски среди штатского населения города не дали никаких результатов. Решили, что действуют партизаны из окружающих сел.

Одновременно с этим сообщением начальник гарнизона был поставлен в известность командирами частей, что двадцать девять чинов и унтер-офицеров пропали без вести. Было уже не до розысков пропавших. Красная армия была на подступах к городу.

#7
Феликс привел к Рородкину еще двух солдат. Один из них был из охраны штаба дивизии, другой - младший писарь штаба.

- Они не собираются больше возвращаться в штаб,- улыбался Феликс.
- Чепуха!- ответив Бородкин. - Вы обязаны оставаться в штабе до самой последней минуты. Я вам скажу, когда можно будет уходить.

#8
К вечеру части начали откатываться с фронта. Через город поплыла серо-голубая масса отступающих. С грохотом и лязгом неслись танки, грузовики, броневые машины с огромными свастиками на передках, полевые кухни, дребезжа и расплескивая уже готовый ужин, метались по обочинам дорог. Когда стало очень тесно, кашевары распрягли лошадей и, нелепо трюхая верхом, оставили стынуть супы, жидкий кофе с сахарином и дурно пахнущую кашу.

Через час раздалась истерическая пулеметная дробь, забухали легкие орудия, затрещали частые ружейные выстрелы. Это стреляли отборные фашистские части, чтобы приостановить паническое отступление. Осатаневшие офицеры с револьверами в руках неслись верхом вдоль беспорядочной каши тел, машин и орудий, лихорадочно восстанавливая расползавшиеся подразделения.

Генерал Морауар из люка броневика произнес речь. Он призывал солдат и офицеров не позорить знамен своих полков. Он сказал, что стыдно отступать перед варварами-большевиками. Он сказал еще что-то, что было заглушено разрывом десятков гранат. Вспыхнули и, тихо потрескивая во внезапно наступившей тишине, загорелись десятки домов, в которых, по разъяснению генерала, засели большевики.

Затем, по распоряжению командования, две роты солдат рассыпались по окружающим дворам и расстреляли всех обнаруженных в них мужчин старше двенадцати лет.

Остальные солдаты, нехотя и медленно, строились и, подпираемые сзади стальным конвоем броневиков и танков, медленно поплелись обратно к фронту.

#9
- Вот теперь,- сказал Бородкин Феликсу и Лемко,- надо начать действовать по-настоящему.- Где там наши штабные друзья?- обратился он к Феликсу.- Возьми еще человек пять твоих дезертиров и болтайся вместе с ними около штаба. Там сейчас, надо полагать, такая толчея, что уже перестали разбирать, кто свой, кто не свой. А мы вместе с Лемко двинем пока что к железнодорожникам.

Бородкин был одет в потрепанную спецовку. Он оброс рыжей щетиной и густой слой мельчайшей чердачной пыли глубоко впитался в поры его лица и рук.

Чертыхаясь и усиленно работая локтями, они пробрались сквозь густые полчища солдат, потом через огороды напрямик помчались к железнодорожному депо.

Они не прошли еще и полдороги, как услышали приближающийся гул мощных моторов. Еще через минуту еле заметные точки на горизонте превратились в эскадрилью самолетов. У Бородкина радостно екнуло сердце. На их крыльях алели огромные пятиконечные звезды.

- А ну-ка, приляжем, старина!- сказал он Лемко.- Мне кажется, ты сейчас увидишь интересную штуку.

Они еще не успели лечь, как к рокоту моторов примешалась частая пулеметная стрельба и звуки беспорядочных выстрелов. Потом совсем близко содрогнулась земля: это самолеты "брили" смешавшиеся и ринувшиеся в бегство части.

- Вот сейчас,- сказал Бородкин,- весь вопрос в том, кто скорее добежит до вокзала: они ли по улице или мы через огороды.

Запыхавшись, они ворвались, наконец, в одинокую железнодорожную будку.

- А ну, работай живо!- крикнул Лемко молодому стрелочнику, и тот немедленно исчез в вечернем сумраке. Через несколько млнут стрелочник пробежал мимо с четырьмя солдатами, побывавшими уже несколько раз в гостях у Бородкина. Они промчались по направлению к железнодорожному мосту. Минут пять длилось тяжелое молчание в будке, потом раздался очень громкий и близкий гул взрыва и на станции наступила невероятная паника. Мост был взорван. Путь к отступлению по железной дороге был отрезан.

Вскоре в будку вернулся стрелочник с солдатами. Стрелочник сказал:
- Все готово. Часового пришлось убрать.

Бородкин сказал: "Ладно", и они снова побежали огородами наперерез штабу. Они пробежали через никем не охраняемый вестибюль, мимо наспех разворошенных столов, мимо стен, увешанных картами двухверстками. Они обежали все помещение сверху донизу, но не нашли в обоих его этажах ни одной живой души.

- Н-да,- сказал Бородкин и почесал себе огорченно затылок револьвером, который держал в руке.- Главную птичку как будто упустили.
- Товарищ Бородкин,- услышал он вдруг сзади себя громкий шопот и, обернувшись, увидел Феликса в полурастерзанном обмундировании и с винтовкой в руках.- Товарищ Бородкин, вы нас наверное ищете, а мы тут.
- Всех захватили?- сполошился Бородкин.
- Всех не успели,- виновато пробормотал Феликс.- Слишком много народу болталось в штабе. Двоих все-таки успели задержать и обезоружить: начальника штаба и какого-то полковника. Мы спрятались вместе с ними в подвале на кухне. Кто догадался бы искать нас там.

- Ладно,- сказал Бородкин,- полезай пока что обратно в подвал. Скоро за вами придем. Наши уже в городе.

В это время на улице раздался тяжелый лязг. Танковый отряд с бешеной скоростью мчался по булыжной мостовой. На танках были красные звезды. За ними в отдалении виднелись наступающие красноармейские части.

- А ну, надевай красные повязки,- сказал Бородкин своим спутникам.

Прошло еще несколько минут, и в штаб ворвалось человек пятнадцать красноармейцев с бомбами в руках.

- Руки вверх!- закричали они и на всякий случай обезоружили Бородкина и его товарищей.

Потом в штаб вошли несколько командиров, и Антон Бородкин с поднятыми вверх руками спокойно сказал:
- Товарищ полковник! Товарищ командир!

Полковник подошел поближе, и тогда Бородкин одну руку опустил по шву, а другую поднял к замасленной кепке и молодцевато отчеканил:
- Разрешите доложить, товарищ полковник: отделенный командир третьей роты вверенного вам полка, Бородкин Антон. Был взят в плен, но благополучно удрал. Разрешите вернуться в часть, товарищ полковник?

Полковник приложил руку к козырьку, повернулся к сопровождавшему его начальнику штаба и чуть дрогнувшим голосом произнес:
- Товарищ начальник штаба, составьте приказ о возвращении пропавшего без вести младшего отделенного командира Антона Бородкина в состав третьей роты.
- Есть составить приказ!- ответил начальник штаба и в свою очередь приложил руку к козырьку.

Этот образ сохранился до конца войны.

ВОКРУГ СВЕТА 1/46
НИКОЛАЙ ТИХОНОВ
ШВАБ

#1
Они сидели за грубо сколоченным столом и ели мягкий, разваренный, желтый горох. Корчма была унылая, лишенная всякого убранства.

В углу в потолке синело небо, так как туда угодил когда-то снаряд и дыру еще не починили. Земляной пол был местами выбит, и хозяин, извиняясь, говорил, что в корчме фашисты устроили конюшню и лошади испортили пол, но это ничего - скоро все придет в порядок. Он уже готовит полный ремонт. Вот лежат доски и кирпичи, но нет пока рабочих рук.

В разбитые стекла, заклеенные бумагой, смотрели мачты парусников, совсем рядом качавшихся у старой каменной стенки, из которой большие куски вырвали бомбы. Зеленовато-сизое море, покрытое острыми гребешками странно высокой пены, завивавшейся тонкими смерчами, уходило к коричневым скалам далекого острова.

В корчме гулял свежий ветер, врывавшийся в поминутно открываемую дверь, резко визжавшую на заржавленном блоке. Пол был в пятнах красного далматинского вина. Дым сигарет повисал в холодном воздухе стальными струйками.

Горох был слишком переварен и плавал в желтой воде., а "хладно" - холодец из поросячьих ног - было так жирно, что почти невозможно было его есть.

Зато красное густое вино было великолепно, и Филипп с удовольствием пил его. Член городского совета Анте, старик, худой и жилистый, прихлебывал вино медленно, маленькими глотками. Пеко, высокий и широкоплечий, сидевший на табурете верхом, как в седле, почти совсем не пил, но зато говорил за всех.

- В Метковичи по Неретве вы еще долго не подыметесь, потому что там плавают магнитные мины, и когда их выловят, никто не знает. В Плоче ничего нет, кроме недостроенного вокзала и неготового порта. Но Плоче со временем будет то, что надо. Я был там недавно и снова еду туда. Как ты съездил, Филипп?

Капитан сидел, расстегнув ворот своего голубоватого кителя с золотыми треугольниками на воротнике, и равнодушно смотрел, как дочка хозяина корчмы переговаривалась с подругой, толстой девчонкой с желтыми косичками, стоявшей на пороге. Казалось, он смотрит сквозь этих молодых далматинок куда-то в море и видит вещи, только ему одному понятные.

- Филипп,- сказал Пеко,- повидимому, ты съездил не очень хорошо?

Филипп допил остатки вина в стакане и, не отвечая на вопрос, посмотрел вокруг.

- Слишком много швабов,- сказал он, снова наполняя стакан.

Пеко усмехнулся. Да, в корчме там и тут сидели за маленькими столиками швабы. Они же входили с улицы, и число их все увеличивалось. Все они были молчаливы, мрачны, с исхудалыми лицами, все были в потрепанной военной форме, заплатки были понасажены и на спине и на локтях. Трудно было представить себе, что эти люди еще недавно держали в руках оружие, ходили строем, высоко подымая ногу, и четко делали разные повороты. Трудно было поверить, что это были представители немецкой фашистской армии, надменные и чванливые. Точно из них вынули какой-то металлический прут и они обмякли, стали похожи на тряпичных кукол, нарочно одетых посмешнее.

Входившие приближались к сидевшим и как будто обнюхивали их, как собаки. Потом, ничего не сказав, усаживались за столики. Иные, уже поели и сидели в раздумьи, куря сигареты. Один сидел, сильно наклонившись вперед, на узкой скамейке, и выпяченный его зад, весь пересеченный рыжими заплатами, походил на зад полинявшего павиана. Другой, толстый, с рыжими большими усами, закутанный в драное короткое одеяло, сидел, уставив глаза без всякого выражения в пустую тарелку. Так он сидел не мигая, только его щетинистые усы слегка шевелились. Третий, ржавый, как гвоздь, прислонился к стене и дремал, съежившись, как будто его бил колючий холодный дождь.

Как только Анте и капитан переставили свои тарелки с недоеденным хладно на пустой соседний стол, один шваб ожил и с необычайной быстротой очутился у этого стола.

В этой молчаливой взъерошенной серой фигуре что-то прохрипело, и шваб сказал тонким приниженным голосом, держа руки по швам:
- Вы разрешите доесть это?

Анте кивнул головой, капитан не шевельнулся. Немец низко поклонился, схватил обе тарелки, унес их на свой стол и, почти навалившись на них, начал пожирать остатки поросячьих ног. Другие швабы жадно посмотрели в его сторону и, убедившись, что им ничего не перепадет, снова погрузились в молчание.

- Слишком много швабов,- повторил Филипп, стуча пальцами по столу.

Акте сказал, попыхивая маленькой трубочкой:
- Это шоферы ЮНРРА, сегодня здесь целый караван. Они работают в ЮНРРА, эти швабы.

Вдоль набережной у самого моря стояли большие серые и зеленые машины, накрытые брезентом, с горами разной клади, с двойными колесами. На брезенте и в кабинах сидели целыми днями швабы и с холодным безразличием смотрели в ядранское небо с несущимися из-за громады Велебита серыми, тяжелыми тучами.

- У тебя, кажется, тоже свой собственный шваб?- спросил Пеко.
- Мне его дали в Опатии, - сказал Филипп.- Вон он сидит у стенки направо.

Пеко еще раз оглядел всех этих застывших в разных позах швабов. От них веяло такой опустошенностью, что казалось, потряси посильнее рукава их курток - и из них посыплется едкая, тоскливая пыль.

"Собственный шваб" капитана во всем походил на остальных: такая же зеленоватая шкура на плечах, такие же,- правда, меньшего размера,- заплатки, тонкие в обтяжку штаны, большие ботинки, стучавшие по земляному папу разболтанными гвоздями, но чем-то он все же отличался.

Щетина его была еще злее, чем у прочих, и какая-то настороженная осмысленность жила в чертах его угрюмого, как будто никогда не знавшего свежести лица. Тонкий нос походил на клюв маленькой и жестокой птицы. Этот шваб тоже сидел неподвижно, но шевелились его пальцы, длинные, как вареные макаронины из серого теста. Если к ним присмотреться, то охватывало странное чувство, чтб эти лишенные воли, мягкие, как тесто, пальцы могут вдруг стать стальными и гибкими.

- Знаете, как это все называется?- сказал Пеко,- Это называется конец похода на восток.

Он засмеялся, и его смех прозвучал очень громко в большой пустой зале корчмы.

Он повернулся к Анте:
- Анте, ты плачешь, кто будет восстанавливать твой городишко? Они будут восстанавливать. Пусть они сожрут столько пыли, сколько они подняли здесь своими бомбами. Они - как вурдалаки, которым не дают пить человеческую кровь. У них же нет ни души, ни сердца. Какого чорта ты их пускаешь сидеть рядом с нами?- сказал он хозяину, стоявшему сзади стола и переливавшему из бочки в бутыли вино.

Хозяин вынул изо рта тонкую резиновую трубочку и сказал:
- Они сейчас уедут. Им негде больше есть. А надо срочно доставлять груз. Это исключение. Прости, друг, они сейчас уедут.

Капитан встал и, ни на кого не смотря, пошел к двери. Он шел тяжелой походкой, и со стороны могло показаться, что он выпил много, но он почти ничего не пил. Несколько стаканчиков для такого человека - что они значили! Он распахнул дверь. Она со страшным стуком захлопнулась за ним.

Анте и Пеко сидели молча, смотря, как струится в бутыли красное, темное, как кровь, вино.

Прошло полчаса. Анте и Пеко тихо разговаривали о самом разном, о жизни на побережье, о новостях, которые приносили последние дни газеты, о знакомых и друзьях. Потом Пеко встал, потянулся и сказал:
- Я пойду к нему. На него опять напало то самое. Не надо его долго оставлять одного.

Он вышел на набережную, и в лицо ему ударил холодный, шквалистый ветер. Он увидел вдалеке парусник, ныряющий между скал, разбитую набережную, тяжелые машины, покрытые брезентом, клочья бумаги, которые ветер гнал по камням, пароход у мола, подававший яростные свистки.
Придерживая шляпу, он пошел, стараясь держаться вголь стен домов, выходивших окнами на море. В маленьком проулочке, перед которым весь проход загородил грузовик с квадратными огромными ящиками, ходил взад и вперед Филипп, заложив руки в карманы шинели.
- Ну, довольно,- сказал Пеко, подходя к нему и бережно обнимая его за талию.

Филипп взглянул на него так, как будто хотел оттолкнуть его, но потом выражение лица его смягчилось, он взял Пеко за руку и сказал хрипло:
- Пеко, ты меня знаешь с юности. Ты знаешь мой характер. Мы вместе были партизанами. Мы многое можем. Но когда я вспоминаю про то,- ты знаешь, о чем я говорю, - мне всегда нехорошо...

Пеко обнял его за плечи и начал прохаживаться с ним по проулочку, выход из которого загромоздил слоновой тяжестью грузовик ЮНРРА.

Так они ходили между слепых стен, и к их ногам с крыш скатывались кусочки черепицы, сбитые порывами сильного ветра, оттуда, из-за скал Велебита. Они ничего не говорили, они просто ходили взад и вперед, точно снова и снова считали, сколько шагов в этом ничтожном проулочке.

Наконец капитан сказал:
- Мне пора ехать. А то будет слишком поздно.
- Мне тоже пора,- сказал Пеко, и они направились к корчме.

#2
Машина взбиралась, кряхтя, по пустым, узким, приморским дорогам. Белый камень вокруг то вставал до неба, из окна машины не было видно конца уступам, то ложился по склонам, как будто его нарочно насыпали мешками в квадраты каменных стен, низких и длинных. В этих квадратах, засыпанных белым камнем, росли оливковые деревья с узловатыми коричневыми стволами, с почти черной листвой.

Проносились развалины маленьких деревушек - дома без крыш, пустые глазницы окон, трава на пороге. Сожженные машины валялись внизу под обрывом. Дул холодный ветер, подымая жесткую белую пыль. Море то исчезало за приморскими холмами, то снова его малахитовая хлябь качалась, упираясь в длинный серый профиль острова, растянувшегося на десятки километров.

Голова шваба торчала перед глазами капитана, и когда шваб наклонялся, капитан видел его узкую гусиную шею, серую и морщинистую. Шваб снял пилотку, и его жесткие, неровно подстриженные волосы торчали пучками. Синяя щетина на щеках была подернута сединой.

Филипп, не отрываясь, смотрел на эту голову, часами торчавшую перед ним.

- Почему вы не бреетесь?- спросил он резко.- Почему вы не побрились в Сплите?

Немец не понимал никакого языка, кроме немецкого, а капитан довольно свободно владел им.

Немец не обернулся. На этих дорогах нельзя безнаказанно оборачиваться - все время рядом обрыв и такая узость, что смотри в оба. Шваб отвечал дребезжащим сердитым голосом:
- Они всегда гуляют, эти парикмахеры, а я всегда работаю.

Машина шла между скал, покрытых кустарниками. "Хорошее место для засады", подумал Филипп, отгоняя те мысли, что со вчерашнего дня снова овладели им с напряженной силой и крутили его голову, как будто стягивали ее обручем. Прижавшись к скале, стояла крестьянка с корзиной в руке, и крестьянин придерживал серого осла, тщетно пытавшегося схватить какой-то неподатливый клок травы на каменистом склоне.

- Где вы родились? - спросил капитан, смотря в сутулую спину, слегка покачивавшуюся перед ним.
- Я уже вам говорил, вы забыли: в Иннсбруке. Но я провел там только раннее детство. Я жил в Венесуэле, в Южной Америке. Там поселился дядя матери. Я оттуда...
- У вас есть семья?
- Жена жила в Линце. Полтора года ничего не знаю о ней.
- Вы никогда не были в этих краях?
- Никогда! Меня взяли в северной Истрии. Я шел в Линц...
- Что вы делали в армии?
- Я был шофером. Был в Африке, в Алжире, потом Сицилия, потом Италия, потом Истрия.
- И вы никогда не были в этих краях?

Машина сделала резкий прыжок назад. Тормоза заскрипели. Она остановилась. Немец вытирал пот. Не отвечая на вопрос, он сказал:
- Здесь за эту дорогу платишь нервами. Видите, что впереди...

Впереди громадный грузовик, ведя на буксире другой, встал поперек поворота. Проезда не было. Шваб вылез на ветер, хлопнув дверцей, пошел мелкими шагами, не оглядываясь, к месту остановки.

Капитан вылез за ним. Тоска разламывала его. Он шел медленно, подошел к машинам. Два шваба, сопя, пытались вытащить длинную толстую палку, засунутую под машину выше передних колес, служившую тормозом для буксируемого грузовика. Но здесь его занесло, и теперь его не стащить с места, не убрав палки,- колеса не вертятся.

- Ушли за топором в тот дом,- сказал один из швабов, показывая рукой на каменный белый дом, стоявший в стороне от дороги.

Капитан сел на камень и жадно глотал холодный, резкий воздух. Море кипело под ветром, зажатое островами. Травы были колючи, а скалы белы, точно покрыты снегом.

#3
Журналист из Белграда в мохнатой зеленой куртке раскуривает большую трубку. В белой маленькой кафане пусто, потому что уже не рано. Здесь ложатся спать с закатом. Это, конечно, преувеличение, но не очень большое. Во всяком случае они с капитаном полуночники. Журналист наливает вина в граненый пузатый стакан и зовет слугу.

- Чего ты хочешь?- спрашивает Филипп.
- Пошлем швабу вина...

Слуга ждет приказаний. Филипп ударяет кулаком по столу. Вино расплескивается на клеенку, которой покрыт стол.

Шваб не видит этого жеста. Он сидит за отдельным столиком, за перегородкой, рядом. Он ест один. Он не должен сидеть за этим столом, в комнате, где сидят гости.

- Не давай ему вина. Я не хочу...
- Пожалуйста,- говорит журналист,- По-моему, Филипп, ты здорово устал. Пойдем скоро спать.
- Нет, ты сначала расскажи, доскажи то, что начал.

Радо говорит, покуривая трубку, извергающую тучу сизого дыма, о том, что он разыскивает кое-какие сведения о временах, когда он партизанил здесь. Надо восстанавливать события во всех подробностях.

- Во всех подробностях,- говорит Филипп,- ты прав. Ничего нельзя забывать, не правда ли?
- Это пригодится потомкам,- говорит журналист.- Они не поверят, что мы выжили после всего, что было.
- Это пригодится и нам,- говорит Филипп,- и, может быть, именно для того, чтобы жить дальше...

В комнате, где они ночуют, не закрывается ни одна дверь. Та, что на балкон, открывается от порыва ветра бесшумно, и оттуда врывается шум моря и ветер. Та, что в коридор, открывается с треском и хрипом, и слышно, как поют и ноют другие двери в коридоре и как стучат ставни. Этот дом потрясен бомбежкой до основания, в нем перекорежило все рамы и все косяки.

Кровати журналиста и капитана стоят рядом. Но они еще не спят. В дверь стучат. Входит шваб, как будто его втолкнул ветер из коридора. Он стоит у двери и смотрит бессмысленными, свинцовыми глазами. Какая-то дикая усталость лежит на его лице, заросшем, сине-черном, худом, потухшем.

- Какие будут распоряжения на завтра? Когда мы едем? - говорит он, ни на кого не глядя.

Филипп смотрит на него так, как будто видит его первый раз.

- Мы едем в восемь утра, все.

Шваб поворачивается к двери.

Филипп наклоняется, чтобы снять сапоги, и вспоминает, что каждый вечер эта возня. Сапоги узки, и с ними мучаешься каждый вечер.

- Стой, не все!- кричит он швабу.

Шваб делает четкий поворот. Он опять стоит руки по швам, застывший и мрачный.

- Сними сапоги,- говорит совсем мирно капитан.

Филипп упирается другой ногой ему в зад, сапог действительно тесен. Наконец один сапог снят. Снова шваб сгибается почтительно над каблуком, захватывает своими мягкими пальцами каблук, и пальцы становятся стальными. Капитан дает ему пинка, и немец с сапогом садится на пол. Он понимает шутку. Он снова на ногах и ждет приказаний. Сапоги сняты - что дальше?

- Чтобы завтра ты был побрит,- грубо говорит ему капитан.

Немец молча наклоняет голову и уходит.

Море шумит за окном, и двери стучат вперемежку со стуком ставен, и если погасить свет, то покажется, что кто-то все время входит и выходит из комнаты.

Журналист и капитан лежат, накрывшись до горла ватными одеялами. Они лежат с открытыми глазами.

- Радо, ты говорил о воспоминаниях. Я тоже вспоминаю. Я не могу спать, понимаешь...
- Подожди, Филипп, друг, может, это не надо вспоминать... не все надо вспоминать.
- Ты же не знаешь, о чем я буду говорить. Слушай. Этот ветер там, за окном, напомнил мне одну ночь. Ты был в Боснии тогда, а я на островах. И мне сказал начальник, он позвал меня и сказал, что я буду при этих, при англичанах, офицером связи. Я знаю эти места и помогу им. Они искали немецкие баржи, что перебрасывали войска ночью. Мы вышли в такую темень, что я не видел собственной руки. Только если приглядеться, то белые буруны шли вдоль борта. Внизу в каюте горел свет, но я был на мостике, а кораблики были очень маленькие, но злые и дотошные. Мы ничего сначала не видели и не слышали, и я думал, что все обойдется тихо из-за темноты и что я только промокну до костей. Я заранее присмотрел, где мне отлежаться внизу, в тепле. Но это не вышло. Ничего не вышло. Такая была ночь.
- Подожди, как будто открылась дверь.
- Чорт с ней! Если кто и войдет, так это пьяный, который заблудился в этой гостинице. Он пошатается здесь и выйдет снова в коридор. Слушай меня. Англичанин схватил меня за руку и показал вперед. Я понял это потому, что его рука куда-то протянулась передо мной. Я увидел слабый-слабый отблеск и тотчас же услышал шум мотора. Мы пошли на сближение. Мы пересекли путь какому-то транспорту и дали сигнал. Тут могли быть и наши. Они, ты знаешь, приходили с Виса, и легко можно было ошибиться в этой кромешной тьме. Но они ответили ясным сигналом, и это был не наш сигнал. Они обознались. Тогда мы дали свет, и я увидел с мостика, что перед нами пароход, чорт бы его побрал, и длинный квадратный понтон. Он волок его за собой. Откуда мы знали, что на этом понтоне два танка и двадцать пулеметов! Тут они устроили иллюминацию, и все море заиграло от трассирующих пуль. Мы дали им сигнал следовать за нами. Они отвечали удвоенными залпами. Пули, мне казалось, полосовали наш кораблик, как хотели. Каждую минуту я, не моряк, готовился очутиться в воде. Но раз так - мы дали по ним хороший залп, и они посыпались в море. Потом мы дрались вслепую, но очень упорно. Там что-то загремело, и раздался такой взрыв, что я зашатался, как пьяный. Потом все осветилось, потому что загорелись бочки с бензином. Они плавали и освещали всю картину. Немцы выли, качаясь среди волн. Кораблик у них сдрейфовал. Другой наш катер залепил и ему. Он утонул так быстро, что даже никто оттуда не закричал. А эти ближние вопили, как зарезанные. Мы боялись, что они бросили мины в начале боя. Англичанин хмыкнул и повел катер к ним. Но было поздно. Волна шла большая, и ничего не было видно. Но кое-кого мы выловили. Один поднялся из воды худой, и в лучах света я увидел его мокрое лицо, глаза испуганной ящерицы. Он вцепился в канат, который ему бросили, и вылез...

Филипп замолчал, и слышно было только, как он ворочался на постели, точно отыскивал трубку, которая упала в складки одеяла, но ведь он не курил. Поэтому Радо спросил:
- Почему ты замолчал? Что же дальше?
- Дальше,- раздался сухой голос Филиппа,- дальше, на другой день этот шваб зарезал часового, англичанина, и бежал. Потом мы узнали все про него. Это был большой негодяй. Он вырезал целые деревни, резал женщин и детей. Он сжег раненых английских летчиков. Он...

Голос Филиппа прервался. Журналист отыскал спички и раскурил трубку. Море шумело, как будто волна ьот-вот ворвется в комнату. Дверь на балкон стояла открытой.

- Что с тобой, Филипп?- спросил Радо.- Почему ты замолчал? Может быть, все-таки не надо больше вспоминать? Может быть, я договорю за тебя?

Филипп молчал. Там, где он лежал, было так тихо, как будто он встал и ушел из комнаты. Но он лежал, он никуда не уходил. Только гудел ветер, и теперь дверь в коридор открылась со стуком.

- Филипп,- сказал Радо,- это был тот самый шваб, который убил твою мать, твою сестру, твою жену, Филипп, да? Это лучше говорить, когда темно, правда, и тебе будет легче. Это он сделал обманом. Он предложил обмен заложников, и когда ему дали список, он вместо выдачи расстрелял по списку. Так это было, Филипп? Я все это знаю. И я знаю, что если на тебя сегодня нашло, надо было все сказать вслух. Ты можешь мне не отвечать, Филипп. И больше ничего не говори. Ради бога, больше ничего не говори. Спи. Я сейчас попробую закрыть хоть одну дверь.

Он встал в темноте, натолкнулся на стул, потом на туалетный столик, нашел ощупью дверь и, прежде чем подпереть ее своей палкой с головой козла, просунул голову на балкон и вдохнул чистый, почти морозный воздух глухой ночи. Где-то вдали мгрцал огонек, и это хорошо действовало на нервы. Он закрыл дверь, загнал палку между углом дивана и простенком и вернулся на кровать.

Филипп не издавал ни звука. Даже нельзя было сказать, спит он или лежит, затаив дыхание. Радо лег и накрылся с головой. Он не помнил, как быстро заснул.

Он проснулся, когда в комнате было уже светло. Сквозь створки жалюзи шли бледные лучи раннего утра. Кровать Филиппа была пуста. Радо поискал его глазами, не меняя позы. Филипп стоял на балконе и смотрел вниз. Он видел перед собой волны прибоя, набегавшие на маленький мыс, волны, разбивавшиеся в бухте о стенки набережной. Море было пасмурное, горизонт в тумане, белые гребешки возникали, как будто кто-то громадный дул на воду и она поспешно бежала к берегу, старалась уйти от ледяного этого дыхания.

Филипп смотрел на берег, где его собственный шваб мыл машину, возился с тряпками, залезал внутрь, открывал дорожный ящик, рылся там, снова шел вокруг, проверял колеса, лазил под кузов. Потом он успокоился, убрал тряпки, сел на камень и стал смотреть на море. Он сидел, маленький, съежившийся, охватив подбородок руками, не шевелясь. Потом он что-то вынул из куртки. Этот предмет был мал, он вертел его, и Филипп мог только догадываться, что это у шваба в руках. Филиппу показалось, что шваб что-то снял с пальца и снова сунул под куртку.

Потом он встал и начал шагать возле машины, как часовой.

...

#4
Были видны далеко внизу крошечные фиорды, замыкавшие извилистые бухты, где на песке лежали на боку лодки. Над ними белели крошечные, почти игрушечные с такой высоты домики. Маленькие паруса уходили к мысу, напоминавшему коричневой каравай. Деревья, похожие на кусты, лепились по самому склону.

Дорога вилась по самому краю гор, и целый мир был виден далеко внизу. Дорога петляла, огибая причудливые скалы, и нельзя было видеть, кто идет навстречу, потому что дорога шла почти на одном уровне, очень незаметно повышаясь. Природа была замкнута, как будто ушла в себя, отказалась от ярких красок, и только в небе блестели светлые полосы да ярко сиял снег на крутых склонах бесконечного Велебита.

- Отчего вы заклеили себе лицо пластырем?- Филипп откинулся на сиденье и рассматривал сбоку шваба, курившего сигарету, которую он достал из ящичка, вделанного в стенку машины. Там лежал весь нехитрой его достаток: сигареты, иголки, нитки, тряпочки, проволока для прочистки мундштука, спички, маленький электрический фонарик, два апельсина и кусок хлеба.

На этот раз шваб обернулся, и черная ленточка пластыря, шедшая поперек щеки, стала почти вся видна. Несмотря на повороты дороги и извилины горного пути, он обернулся и сказал тихо, нетвердо:
- Вы приказали мне побриться. Я брился сам безопасной бритвой. Я не умею бриться безопасной бритвой. Я сильно порезался.

Он снова уткнулся в руль, и Филипп видел только его пальцы, охватившие баранку руля. Это были уже не вареные макаронины. Это были железные клещи, посиневшие от напряжения. Что-то дикое стало подыматься у Филиппа со дна души. Он смотрел в окно, но бежавшие сбоку горы и мелькавшие внизу в огромной пропасти домики и бухты не могли ничем ему помочь. Он сжал кулаки и сидел неподвижно, смотря только в небо, на светлые длинные полоски лазури, лежавшие над морем.

- Почему вы не спросите меня, где я научился немецкому языку?- вдруг сказал он громким и ясным голосом.

На этот раз шваб не обернулся. Он сказал, слегка поклонившись, как будто стоял перед Филиппом:
- Шофер не имеет права спрашивать.

Филипп невесело засмеялся.

- Вы не хотите понимать сербский язык?
- Я не знаю его,- ответил шваб по-немецки.
- Я изучил немецкий язык, когда учился в Германии, но не настолько, чтобы бегло говорить. Но я стал бегло говорить после... после, когда был в концлагере. И бежал оттуда. Да, бежал. Но вы напрасно не пользуетесь сербским языком. Не все знают немецкий, как я.
- Я не знаю сербский язык!- упрямо повторил шваб, и машина резко замедлила ход.

Филипп увидел, как из-за поворота на них сползает большой, тяжело нагруженный грузовик из тех ЮНРРА, которые ползут по всей дороге. Справа был обрыв, внизу светилось море, белые камни, крошечные деревья. Грузовик медленно и неудержимо сползал на их маленькую машину. Оставалось три метра, когда он остановился. Шваб быстро проговорил длинное ругательство и начал пятить машину, оглядываясь назад, тщательно прикидывая расстояние между колесами и обрывом. Около километра шел он так, пока не смог загнать машину вплотную к скалам, на небольшую площадку. Тут он вылез, вытер пот, обошел машину, посмотрел ее кузов, открыл дверцу к Филиппу и сказал, сплевывая желтую слюну:
- Похоже было на то, что крышка, а? Вы видите, как тут ездить.

Филипп вышел из машины и ходил, разминая ноги. Он подошел вплотную к швабу и спросил тихо, смотря в его сощуренные от дыма сигареты желтые глаза:
- Что вы нашли сегодня утром такое, что так долго рассматривали там, у моря, когда чистили машину?

Шваб выбросил изо рта недокуренную сигарету, руки его легли по швам измятых, старых штанов; он втянул голову в плечи и ответил, немного прокашлившись:
- Я нашел интересный камешек.- Он сейчас же нагнулся и поднял с земли светлосерый, в потеках, маленький камешек.- Вот приблизительно такой. Да, вот почти такой камешек.

#5
На маленькой эспланаде горели редкие фонари, из дверей кафаны квадрат света ложился на камни, но все селение было погружено в ночь, в темноту. Где-то за последними домиками, на взгорье, лаяли собаки. Воздух был теплый, как будто вернулось лето.

Филипп вошел в домик, хорошо ему знакомый, в узком переулке, у самой воды. Стоянка была занята распутываньем большого клубка темных ниток. Она обернулась на стук двери и увидела Филиппа.

Клубок выпал из ее рук и мягко упал на пол. Она не посмотрела на него, стояла, не сводя глаз с капитана. Потом она положила руку на грудь и сказала:
- Как ты меня напугал, Филипп. Дай на тебя посмотреть.

Теперь она справилась со своим смущением и стояла высокая, статная, и ее расшитый передник почти касался шинели капитана. Он подал ей руку и спросил:
- Где Микола?
- Отец в море. Он скоро вернется. Он сказал, что ему нездоровится и он оставит Павла и других, а сам вернется.
- Он далеко в море?
- Совсем недалеко.- Стоянка распахнула дверь и вышла на берег. Берег был тут же у дома.- Вот смотри туда...

Капитан посмотрел и совсем почти рядом,- это, конечно, ему показалось,- увидел светлую полосу на воде и над ней темнее ночи корпус небольшого кораблика.

- Отец там. Они будут ловить ночью. Сегодня хорошая погода. Рыба хорошо идет в такую ночь.

- Стоянка, я съезжу за Миколой. Он мне нужен по делу. Где лодка?
- Так спешно он нужен тебе, что ты не можешь ждать ни минуты?- спросила Стоянка.
- Да, ни минуты,- сказал он, сходя к самой воде и оглядывая причал.

Лодки были тут, их было достаточно. Можно было выбирать любую.
- Я поеду с тобой,- сказала Стоянка.
- Нет, Стоянка, я поеду со швабом. Позови его. Он там, у машины. Поверь, это не каприз. Мне так нужно.
- Хорошо, раз тебе так нужно... Но ты будешь ночевать у нас?
- Буду!

Стоянка засмеялась и ушла в темноту. Шваб пришел тотчас же и молча начал помогать спускать лодку на воду. Капитан не говорил больше ни слова. Казалось, самый процесс спуска лодки и первые всплески весел занимали его больше всего. Стоянка осталась на берегу, пока они не отъехали так далеко, что их не стало видно. Тогда она вернулась в комнату.

Шваб греб сначала вяло, потом стал налегать на весла. Капитан сидел на руле. Они плыли в полном молчании. Море было тихое, и вода журчала у самого борта, как будто мурлыкала. Темное холодное пространство дышало необъятной силой и враждебностью. Капитан сидел, уткнув подбородок в воротник, изредка взглядывая на приближавшуюся полосу света. Кораблик был совсем близко.

Люди на нем заметили лодку и с любопытством всматривались в плывущих. Лодка стукнулась в борт трибакулы, и сверху сбросили канат. Капитан, держась за него, влез на палубу. Микола стоял возле, и все его морщины были ярко освещены. Он поднял фонарь еще выше и громко сказал:
- Добрый вечер, Филипп. Что случилось?
- Ничего, Микола. Я приехал за тобой. Стоянка сказала, что ты хотел вернуться на берег, что тебе нездоровится.

Филипп жал руки рыбакам. Все это были старые знакомые, приятели, морские партизаны в недавнем прошлом. Филипп стоял у борта, смотря на лодку, плясавшую внизу.

- Я приехал со швабом, который водит у меня машину. Он там замерз, в лодке. Пусть подымется погреться. Ты, Янко, закрепи лодку, он не умеет, наверное.

Янко спрыгнул в лодку легко, как кошка. Филипп перегнулся через борт.

- Эй, там, в лодке!- закричал он.- Лезь сюда наверх... Живей!

Щзаб возился в лодке и долго не мог найти веревку. Янко помогал ему лезть. Филипп поднял фонарь и направил его в лицо швабу. Шваб зажмурил глаза и лез, цепляясь изо всех сил. Мокрое лицо его посинело от усилий. Черный пластырь придавал ему кинематографический вид. Поставив фонарь на край борта, Филипп, не отрываясь, смотрел в это чужое, странное, напряженное лицо, возникавшее из морской тьмы, и когда голова шваба была уже над бортом, он открыл глаза и встретился взглядом с Филиппом.

- Что ты делаешь, Филипп?- тихо спросил Микола И придержал руку капитана, расстегивавшую кобуру.

Рука капитана пожала руку Миколы. Филипп оставил в покое кобуру и отодвинулся от борта. Шваб, тяжело дыша, стоял на палубе, смотря себе под ноги. Филипп прошел по палубе взад и вперед несколько раз, заложив руки за спину, и никто его ни о чем не спрашивал, потому что Микола сделал резкий жест, и все поняли, что с капитаном не надо говорить.

Шваб пошел, вздрагивая плечами, как будто промок с ког до головы. Он юркнул, как крыса, в каюту. Филипп остановился перед Миколой.

- Ну что?- сказал он, точно проснулся и впервые видит перед собой парусник и ночное море.
- Ничего,- сказал Микола.- Сейчас отправимся. А, может быть, не надо было, чтоб он подымался из моря, Филипп? Если твоей душе будет легче...- он показал за борт, где белела лодка.
- Нет,- сказал твердо капитан.- Он поедет с нами на берег. Прости, что я привез его сюда.
- Ты отошел, Филипп?- спросил Микола.- Все в порядке?
- Все в порядке, можем отправляться.

#6
Филипп сидел на кровати, и видения вечера тихо кружились перед глазами. Он видел дорогу, которая поворачивала к этому маленькому дому, переулок, дверь. Стоянка была перед ним во всей прелести своей юности, с веселым ртом, большими синими глазами, ее расшитый передник напоминал какие-то детские картинки, пестро и красиво раскрашенные. Она проходила по комнате и смеялась так легко, что нельзя было не сказать ей: "Ох, какая же ты хорошая, какая прекрасная, Стоянка!" Нет, этого ей не надо говорить.

Потом в комнате шумела тихо ночная вода, и свет прорезал ее таким потоком, что было видно, как тонут там, на этом длинном низком понтоне, уходящем под воду, и горят бензиновые бочки неестественным, отраженным на морских волнах пламенем. И парусник, где стоят рыбаки, и старик говорит Филиппу на ухо: "Может быть, не надо тому выходить из моря?.."

Может быть, это начинается лихорадка? Или все это во сне, и сейчас он откроет глаза и увидит мелькающие тени дороги и впереди себя за рулем темный силуэт?.. А потом опять дорога и дверь в светлую теплую комнату, н не надо никуда уходить и не надо ничего вспоминать, спи, спи, как сказал Радо вчера вечером.

Кто-то вошел так осторожно, что не слышно шагов на старом ковре. Он поднял голову. Шваб стоял на пороге. Он стоял руки по швам, такой же, как был все эти дни, и только пластырь делал его лицо незнакомым в этой полусумрачном освещении, и могло показаться на минуту, что он совсем окривел, так он прищурил левый глаз. Тонкие губы сложились совсем в ниточку, а пальцы вцепились в швы его старых зеленых штанов.

Он смотрел так мирно, точно пришел в эту комнату за обыкновенной простой вещью, которую он забыл. Он был уже совсем домашний и не страшный. А почему он должен быть страшным? Он нелепый и жалкий, и раболепен, как собака, зеленая собака в драной куртке.

- Мы не будем сегодня снимать сапоги?- сказал он, и что-то похожее на улыбку пробежало по вытянутой ниточке его губ.

Капитан вытянул ногу, и все повторилось. Снова он ударил его ногой в зад, и шваб упал на пол, не выпуская из рук снятый сапог. Потом он принялся за другой и, сняв его, встал, отряхнулся, вытер руки о штаны и спросил:
- Когда мы завтра выезжаем?
- Я скажу утром!
- Хорошо,- сказал шваб.- Завтра утром, хорошо.
- Я забыл, кем ты был в армии?
- Я был шофером. Шофером - Африка, Алжир, Сицилия, Италия, Истрия.
- Разве Алжир не Африка?
- Африкой мы называли Ливию и Триполитаншо.
- Бее. Понятно. Иди!

#7
Белые камни, такие белые, как будто на них лежит снег. Если прищурить глаз - совсем зимний пейзаж. И снова маслины с коричнево-черными стволами и развалины-домики без крыш, пустые окна, руины. А там, наверху, уже другие горы, и по ту сторону залива высокая Учка - уже нет громады Велебита, дорога шире.

Шваб тормозит машину и вылезает медленно на дорогу. Он копается в открытом моторе, свистит под нос, потом выпрямляется и говорит:
- Мы не доедем. Нам надо менять машину. Можно по телефону вызвать другую. Я схожу в селение. Там есть связь.

Капитан раскрывает дверцу и смотрит на него пристально. Потом он идет к мотору.

- Я кое-что понимаю в моторе. Машина дотянет. Не надо никуда ходить.
- Машина сдохла,- говорит шваб.

Капитан смотрит мотор. Одним глазом он смотрит и на шваба. Шваб говорит:
- Я посмотрю еще раз.

Он идет к машине, влезает в нее. Он шарит в ней. В его руках автомат капитана. Он смотрит на него, как зачарованный. Капитан стоит у машины, и его рука лежит на пистолете. Одно мгновенье шваб неподвижен. Капитан смотрит на него с тем спокойствием, какое приходит всегда, когда надо считать секунды. Секунды идут. Шваба дергает едва заметная судорога. Потом он говорит хрипло:
- Я не видал таких...
- Это русский автомат, - говорит капитан, не снимая руки с пистолета.
- Русские - очень хорошие солдаты,- говорит шваб и лезет под сиденье, достает проволоку и выходит из машины.- Я попробую еще раз, но машина так плоха, что мы не доедем.
- Мы доедем!-говорит капитан, снимает руку с пистолета и садится на свое место.

Шваб пожимает плечами, захлопывает крышку мотора, убирает проволоку.

Машина трогается. Шваб сидит маленький, жалкий и потный. Его пилотка лежит рядом с ним, он достает из нее сигарету, и рука его стала опять мягкой, серой, старой. Он совсем похож на тех, что ездят на машинах ЮНРРА, он ничем не отличается от них.

И тогда капитан говорит серьезно и строго:
- Вы бывали с нашей машиной в Триесте?
- Два раза.
- Отчего вы не бежали к англичанам? Многие из вас предпочли англичан.
- Мне некуда итти. Мне незачем итти. Мне ничего не надо.

#8
- Вот мы и доехали!
- Да, мы доехали. Что теперь?
- Теперь идите в гараж.

Шваб идет по двору, уставленному машинами Его шатает из стороны в сторону. Капитан входит в дом управления.

Он сидит в кабинете, том самом, где большая карта оккупационной зоны Б занимает всю стену, где на столе два телефона и в комнате тишина, присущая такому месту.

- Филипп,- говорит майор, смотря ему пристально в глаза,- я могу тебе кое-что сообщить. Все правильно. Ты съездил хорошо?
- Хорошо. Все сделано.
- Где он?
- Он в гараже. Дай ему поужинать.
- Ужин не так важно.

Майор звонит. Входит прапорщик.

- Возьмите двух вооруженных солдат и приведите сюда шофера, того, что ездит на итальянской спортивной, Карла. Будьте осторожны.

Филипп усмехается:
- Можете не брать вооруженных. Насколько я понимаю, мы его не увидим.
- Он не может уйти. Гараж окружен.
- Все равно вы его не найдете.

Прапорщик смотрит выжидающе.

- Исполняйте приказание, Филипп шутник. Ну, ну, ты все шутишь. Итак, двух вооруженных и его сюда - живо!

Прапорщик идет к двери. Филипп кричит ему вслед:
- Возьмите кольцо, ищите в подкладке или во внутреннем кармане. Он не прячет его далеко.

- Филипп, я ничего не понимаю.
- Ты сейчас поймешь. Подожди пять минут.

Они появляются, прапорщик и солдаты, чуть позже указанного срока. Прапорщик кладет на стол кольцо. Оно старое, с вензелем и короной, очень маленькой, полустертой.

- Он брился, когда мы пришли за ним. Он слыхал, как мы спрашивали, где он. Он перерезал себе горло. От уха до уха. Старой бритвой.
- Правильно,- сказал Филипп,- все правильно. Я сказал, что вы никого не найдете.

Он берет кольцо и смотрит его при свете лампы.

- Э.Л.Б.- Эрих-Леопольд-Брун. Африка, Алжир, Сицилия, Италия, Истрия, обер-лейтенант эсэс. Мы знали о нем больше, чем он сам.

Он кладет кольцо на стол и говорит еще раз:
- Все правильно. Сознаюсь тебе, я здорово устал, дорога была трудная, и машина не годилась никуда.

А потом к этим ужасам все как бы и попривыкли.

ВОКРУГ СВЕТА 11/69
ГАРРИ ТЮРК
ЗАОБЛАЧНЫЙ ПЕРЕВАЛ

Газы, отравляющие вещества... Варварское оружие, производство и применение которого осуждается всем цивилизованным человечеством.
И все-таки есть силы, которые возлагают надежды на это смертоносное оружие, есть определенные круги в США, ФРГ, которые наживаются на его производстве. Время от времени, пренебрегая общественным мнением, его испытывают в военных действиях.
В последнее время появилось несколько сообщений, свидетельствующих о том, что армия США хранит в больших количествах ядовитые газы на своих базах в Западной Германии, в Японии и других местах.
Полигоном же для преступных испытаний стал Вьетнам, где США ведут свою грязную войну. Теперь не только огонь артиллерии и напалм авиационных бомб обрушивают они на южновьетнамские деревни, но и отравляющие вещества, несущие беззащитным жителям мучительную гибель.
Об одном из эпизодов войны рассказывает писатель из ГДР Гарри Тюрк в своей книге "Смерть и дождь", отрывок из которой мы предлагаем читателям.
***

Они летели на старом самолете типа "карибу", его моторы работали с перебоями, и машину беспрестанно трясло.

- Дождя, вероятно, не будет,- полковник Рэдфорд кивком головы указал на иллюминатор и посмотрел на увешанного фотокамерами Штайнвальда.

Они летели довольно низко. Густые грязноватые облака, последние дни плотно закрывавшие солнце, рассеялись. Казалось, они потеряли всю свою силу, упав на землю дождем.

- Теперь, наконец, я могу сказать вам, господа, где потребуется ваше участие. План мы разработали еще несколько недель назад, но нам мешала эта чертова непогода. Итак!- Он постучал пальцем по стеклу иллюминатора.- Здесь находится Дананг. А вот там, в середине цепи гор, северо-западнее от него,- Део-Хай-Ван - Заоблачный перевал. Лесистая местность, необозримая, заросшая и опасная. Три дня марша от Дананга, но марша хорошего. Перевал стратегически очень важен, поскольку мы хотим постепенно расширить полосу обеспечения перед Данангом. Вы ведь знакомы с нашей стратегией чернильных клякс. У подножья гор лежит деревенька Ча-Лок. Около сотни жителей. Там пока хозяйничают коммунисты. Ее много раз безуспешно бомбили. Однажды сбросили парашютистов, и произошла катастрофа... Короче говоря, нам нужно захватить перевал, а с ним и деревушку, лежащую на пути к нему. Тогда мы сможем продвигаться дальше. Поэтапно, медленно, как и вся эта война... Само собой разумеется, этот район заранее перепашет авиация, а займет его и закрепит морская пехота. Но главная особенность операции - тщательная предварительная обработка местности боевыми газами в течение нескольких дней.
- Любопытно, как это я буду фотографировать в противогазе,- сказал второй корреспондент, Фастель.- Или нам вообще их не дадут?
- Дадут,- ответил Рэдфорд.- Однако работать вы сможете и без противогаза. Газ к моменту высадки рассеется. Конечно, у вас впереди нелегкие дни,- неторопливо продолжал Рэдфорд.- Вам не придется отдыхать, да и риск, прямо скажу, велик, но сделайте уникальные фотографии - и ваши имена не забудут. К тому же корпус морской пехоты никогда не жадничал - Гонконг, Гонолулу, там вы неплохо отдохнете, уверяю вас.
- Сначала надо вернуться живым, - заметил Фастель.- Постепенно я начинаю привыкать к мысли, что репортер так же легко может откинуть копыта, как и солдат.

А в иллюминаторах уже показались высокие хранилища горючего - матовые алюминиевые цилиндры, возвышавшиеся над одноэтажными бараками, автомашинами, бетонными дорожками, заграждениями из колючей проволоки, взлетными полосами с сотнями самолетов. Дананг.

- Полковник,- вспомнив, сказал Штайнвальд,- сегодня утром я спрашивал вас об одном молодом человеке. Вы обещали сообщить мне, где я могу его найти.
- А, вы об этом немце, Траске. Он находится как раз в той части, с которой завтра вы отправитесь к Заоблачному перевалу. Вы, конечно, встретитесь с ним, но помните уговор - говорить об этой встрече нельзя никому.

Штайнвальд некоторое время раздумывал, а затем спросил:
- И много в ваших частях немецких солдат? Полковник ответил медленно:
- Официально каких-либо немецких частей во Вьетнаме нет. Просто к некоторым соединениям прикреплены наблюдатели бундесвера. Отборные люди.
***

Когда дневальный во втором часу ночи разбудил двух репортеров, Рэдфорд уже был на ногах. Он нетерпеливо ходил по коридору, пока оба они умывались и собирались в путь. Рэдфорд внимательно осмотрел их одежду, противогазы и проводил обоих к стартовой полосе, где стояли вертолеты типа "чинук". Их винты уже крутились.

- Капитан Блэк,- представил Рэдфорд офицера.- Командовать операцией будет он. Вы обязаны выполнять его указания. Он, в свою очередь, проинформирован о ваших задачах.

У капитана было крупное, гладко выбритое лицо; глаза его скрывала надвинутая на лоб каска. Движения его, хотя и казались неуклюжими, говорили о силе и ловкости. Он держал тяжелую автоматическую винтовку, ствол которой был прикрыт металлическим ажурным кожухом. То была одна из новых винтовок системы "армалите", оружие, ранее державшееся в тайне. Пуля, выпущенная из такой винтовки, даже при касательном ранении, почти всегда вызывала смерть. Она разрывала мышцы и сухожилия, дробила кости. Капитан держал эту винтовку как игрушку.

Фастель удивленно оглядывался. Он ожидал увидеть несколько сот солдат, но на старте было лишь три вертолета и около взвода солдат.

- Это только передовой патруль?- спросил он.
- Двадцать пять человек - все, что нам нужно,- словоохотливо разъяснил ему Рэдфорд.- Маленькие подвижные ударные группы, специально подготовленные к боям с коммунистами в джунглях,- вот наше новое перспективное направление. Позиции, подобные Део-Хай-Ван, не захватишь большим количеством людей. Вы как раз станете свидетелями того, как достигается успех при помощи маленьких, похожих на партизанские отрядов, естественно поддержанных соответствующим оружием.

В вертолете Эрвин Штайнвальд увидел Михаэля Траске.

- Хэлло! Я знал, что с нами будут репортеры, однако и не думал, что это окажетесь вы.

Траске взглянул на обоих корреспондентов и поздоровался с ними с небрежностью солдата, презирающего всякого гражданского.

- Вы здесь в качестве наблюдателя?- спросил Штайнвальд.
- Вот-вот. Мне представился этот шанс, и я сразу согласился на предложение. Для меня эта операция в высшей степени полезна. Я ведь собираюсь стать инструктором по новым видам оружия, когда вернусь домой.
- Не когда, а если...- пробурчал Фастель.
- Я привез вам письмо от сестры,- сказал Штайнвальд.
- Очень мило с вашей стороны,- равнодушно улыбнулся Траске, пробегая глазами строчки.- Как это все похоже на Марианну. Материнские заботы старшей сестры: "Вьетнам не твое дело. Возвращайся домой..." Нет, сэр. Я знаю, что делаю. Когда меня призвали, я понял, что быть военным - великолепная профессия. А главное, я понял, что бундесверу нужны люди с боевым опытом. Если у нас дома завяжется что-либо подобное, я пригожусь.
- Это сказали ваши офицеры?
- Это знает каждый ребенок. Мы живем, дорогой, в разделенной стране - Корея, Германия, Вьетнам. У нас будет так же, как у других. Вопрос ясен. Или вы в этом сомневаетесь?
- Надеть противогазы!- раздался в этот момент крик капитана.- Возможно, на месте высадки газ еще не рассеялся. Бомбардировщики обработали район до самого перевала.
***

На равнине перед лесом приземлились три вертолета. Солдаты с приборами, показывающими наличие газа, выпрыгнули из них. Вскоре они подали сигнал, что газовой опасности нет. Остальные с облегчением сняли противогазы, как на учениях, попрыгали из люков и построились. Кроме автоматов, у них были пулеметы и ящики с боезапасом, короткие, с широким стволом газометы, мешки с продовольствием, средства связи и перевязочный материал. Под форменными куртками на них были надеты жилеты из упругого и плотного нейлона, защищавшие от винтовочных пуль, выпущенных с определенного расстояния. Жилеты плотно прилегали к телу, и ходить в них при такой высокой температуре было сущим мучением; уже через несколько минут лица солдат покрылись потом. Отряд только начал продвигаться к лесу, когда снова взвыли моторы вертолетов и машины поднялись.

- Не видно ни души,- сказал Блэк.- Они ушли или же лежат в кустах и плачут горючими слезами.
- Я, конечно, не очень разбираюсь в вопросах тактики, капитан,- начал Фастель,- но не слишком ли рискованно с небольшим количеством людей соваться в такую западню, как этот лес?
- Вы забыли про газ,- назидательно ответил Блэк.- Весь район обкуривали в течение нескольких дней. И он дезинфицирован от коммунистов, как одежный шкаф от моли при помощи нафталина.
- Красивое сравнение. А если у них есть подземные газоубежища?
- Только не здесь. Почва слишком болотиста. Там, дальше, на перевале, у них они могут быть.

Они выставили часовых по обеим сторонам дороги и внимательно прислушивались к окружавшему их лесу. Казалось, кроме этих двадцати пяти американских морских пехотинцев и двух фотокорреспондентов западногерманских агентств, в округе не было ни души... Однако тишина была обманчива.

Приблизительно в пятидесяти шагах от самого дальнего часового медленно открылась и поднялась квадратная, поросшая травой крышка люка. Под ней находился глубокий окоп, в котором, скрючившись, сидело человек двадцать. Человек, поднявший люк, бросил на часового короткий взгляд, а затем отыскал глазами дерево, на котором сидел разведчик. Похоже было, что американцы направлялись в Ча-Лок. Ну что ж, их встретит самая безобидная в мире деревня, кудахтающие куры и играющие дети. Если американцы останутся там, все будет кончено в первую же ночь.

Крышка люка закрылась. Ее нельзя было обнаружить даже с близкого расстояния. Газ не проник в земляной бункер. Во время бомбардировки люди зажали нос и глаза влажными тряпками, а сами вжались в землю. Некоторые тяжело кашляли, однако потерь не было. Земляные бункеры были сносной защитой от газа. Там же, где баллоны с газом падали на незащищенное место - деревни или лесные поселки,- за последние недели были жертвы. Некоторые тяжело болели и умирали через несколько дней после бомбардировки. Болезнь сопровождалась кровохарканьем, температурой.

"Если бы они могли,- думал человек под крышкой люка,- они приказали бы небу обрушиться на нас. Однако небо не послушается их, небо пошлет муссон. Им уже пахнет".

Разведчик, с удобством примостившийся на развилке сучьев, был еще очень молод. Его автомат вместе с американским противогазом висел рядом. Когда американцы тронулись, разведчик подождал, пока часовые удалились, затем слез с дерева и подполз к укрытию. Он получил задание следовать за американцами до подножья следующей цепи холмов, где спрятались стрелки самообороны Ча-Лока. Американцы шли по долине, заросшей высоким кустарником и травой. Их головы покачивались над слоновьей травой, как шары на водной поверхности. В полдень они остановились в конце долины. Дальше дорога круто поднималась в гору.

Разведчик обошел солдат по большой дуге и в стороне от дороги поднялся на гору. Тропинка, по которой должны были пройти американцы, в одном месте сужалась - там и была устроена западня.

Блэк шел в середине взвода, рядом с ним Фастель, через несколько шагов Штайнвальд. Когда солдат с миноискателем обнаружил западню, он бросился на землю, ожидая выстрелов противника. Но ничего не произошло. Тогда он подполз ближе к яме. Маскировку смыло дождем, и сухие ветки лежали в яме глубиной в человеческий рост между острыми, как иглы, бамбуковыми кольями.

- Капитан!- крикнул он. - Здесь старая западня, сооруженная, надо полагать, несколько недель назад. Если бы партизаны были поблизости, они позаботились бы о ее состоянии. По всему видно, что их здесь нет.

Блэк издалека выслушал донесение и вместе со всеми направился к западне. Неожиданно послышался треск сучьев, а затем последовал глухой удар, потрясший землю.

Штайнвальд видел "лесной таран" до сих пор только на фотографиях. Это оружие употреблялось с давних времен - огромный ком глины весом в несколько центнеров с вставленными в него бамбуковыми острыми кольями. Люди Фронта освобождения [События, описываемые в повести, происходят до провозглашения Временного революционного правительства Республики Южный Вьетнам и образования Народных вооруженных сил освобождения Южного Вьетнама.- Прим. ред.] маскировали такой ком в кронах деревьев над узкими тропинками и укрепляли его на длинных канатах. Затем канаты перерезались. Партизаны явно рассчитывали на то, что американцы столпятся у полуразрушенной западни. Таран ударил в нескольких метрах от ямы. Двое солдат были тяжело ранены, четверо раздавлены насмерть.

Блэк бушевал. Он приказал организовать около западни круговую оборону. Фастель и Штайнвальд сделали первые фотографии.

Фастель тихо сказал Штайнвальду:
- Знаете, как я себя чувствую? Как тогда в зоне "Дора", когда стрела попала в сержанта. Думаю, что вьетконговцы давно нас держат на прицеле и ждут только благоприятного момента. Не надо было ввязываться нам в эту историю.
- Вы говорите это каждый раз,- возразил Штайнвальд,- а как только увидите жирный кусок, про все забываете.
***

На американских картах район деревни Ча-Лок был помечен как пункт, "по ночам находившийся в руках Вьетконга". Но представителей сайгонских властей не было в деревне и в дневное время. Фронт освобождения помог в организации школы и госпиталя, а крестьяне давно объединились в кооператив взаимопомощи.

Время от времени жители проходили курсы самообороны. Ча-Лок не был беззащитной деревней. Однако ее не должны были защищать как крепость. Деревенский совет решил поначалу не оказывать сопротивления подходящему отряду. Если они обыщут деревню, то ничего не найдут. Раньше или позже им придется уйти. Если они задержатся слишком долго, можно будет нанести удар с позиций на перевале и из подземных туннелей.

Между тем со стороны Дананга показались вертолеты, вызванные Блэком по радио. Шесть больших машин каруселью закрутились над Ча-Локом. Сначала казалось, что они хотят приземлиться и высадить десант в деревне. Но затем под фюзеляжами сверкнули молнии ракет, и они зашипели в воздухе. Вертолеты сделали три круга, и каждый выпустил восемь ракет. Обычных фонтанов земли и дымных грибов напалма не было. Из ракет, упавших на Ча-Лок, пополз молочный туман, скоро окутавший всю деревню. Газ!

Из деревни слышен был крик. Жители пытались убежать из-под нависшего над хижинами облака, но это немногим удавалось. Пробежав несколько шагов, люди падали, кашляя и задыхаясь.

- Это "В",- сказал Блэк Фастелю, стоя на опушке леса. Он отнял бинокль от глаз и взглянул на часы. - Сильная штука. При таком безветрии он рассеется не скоро. Вот так морская пехота занимает позиции - без шумных команд, без криков. Нет, совсем тихо, при помощи техники и химии. Вот правильный метод для достижения победы во Вьетнаме.- Он посмотрел в сторону деревни. За ней был перевал - Заоблачный перевал. Теперь он действительно был заоблачным.

Расчет строился на том, что соединение Блэка будет удерживать деревню и перевал до следующего утра. Если же пойдет дождь, какое-то время морской пехоте придется остаться без поддержки.

Когда появились облака муссона, над солдатами тихо зашевелились листья деревьев. С запада пришел ветерок. Он принес с собой затхлую испарину рисовых полей и дым деревенских очагов, а вместе с ним остатки смертельного тумана. Блэк проверил, как надеты противогазы солдат. Затем поднял руку. Это было сигналом продвижения вперед. Солдаты приближались к деревне цепью. Они не прошли и половины пути, как начался дождь.

За несколько секунд они промокли до нитки. Когда солдаты с приборами, фиксирующими наличие газа, достигли деревни, воздух был чист. Блэк приказал снять противогазы. Стрельбы не было. Лишь слышались крики жителей, стоны детей и грубые голоса солдат, собиравших за деревней оставшихся в живых.

Солдат, говоривший немного по-вьетнамски, приказал всем сесть на землю и не шевелиться. Полдесятка американцев устроились на траве, укрывшись от дождя брезентом и направив автоматы на арестованных.

- Я уверен, что вся эта банда настоящие вьетконговцы,- проворчал Блэк.

Он послал саперов с миноискателями отыскивать входы в подземные туннели. Затем приказал выкопать вокруг деревни ячейки для стрелков и позиции для пулеметчиков. Солдаты, разместившиеся в них, стояли по грудь в воде. Они ее вычерпывали, но дождь заботился о том, чтобы уровень ее не уменьшался. По радио Блэк доложил в штаб, разместившийся в месте их высадки, что взвод без потерь захватил деревню Ча-Лок и закрепился в ней. Он получил лаконичный приказ - быть все время начеку, поскольку из-за дождя нет возможности послать вертолеты. Короче говоря, до следующего полудня не следовало ожидать подкрепления. Только тогда в Ча-Лок прибудет соединение, которое сменит Блэка. А сам он продвинется дальше, чтобы захватить перевал.

- Должен предупредить вас, господа,- сказал Блэк репортерам, вернувшимся в хижину после съемок,- что предстоящая ночь может стать для нас довольно беспокойной.
- Вы ведь говорили раньше, что район очищен от вьетконговцев,- заметил Штайнвальд.
- Не исключено, что они смогли укрыться во время газовой атаки в своих туннелях. Я сужу по тому, что в деревне остались почти одни старики, женщины и дети. Если до наступления ночи я не смогу их выкурить из туннелей газом, нам придется оставить деревню. Я уже приказал привести двух жителей.

Все трое вышли во двор дома. По знаку Блэка солдаты, приведшие двух крестьян, отстегнули ремни своих автоматических винтовок и стали избивать арестованных. Американец, говоривший немного по-вьетнамски, между ударами задавал вопросы. Крестьяне отрицательно качали головами. Дождевая вода, стекавшая по их лицам, смешивалась с кровью.

Вьетнамцы молчали, и Блэк кивнул солдату. Тот отвел мужчину в очках в кусты. Прогремел выстрел, и солдат возвратился один.

- Говори,- обратился переводчик-солдат к другому вьетнамцу.- Или ты тоже хочешь умереть, как он? Где входы?

Старик покачал головой, и солдаты отвели его в кусты. Опять прогремел выстрел. Блэк приказал привести двух новых крестьян...
***

Михаэль Траске увидел подходившего Штайнвальда. Он стоял в своей ячейке по колено в воде. Перед ним лежали его винтовка "армалите" и газомет, который он забрал у одного из солдат, погибших у западни.

- Ну как дела, гуманист?- не скрывая иронии, спросил Траске и выбрался из ямы.- Все выглядит не столь безобидно, как вы полагали?

Прислонившись к дереву, Штайнвальд ответил вопросом на вопрос:
- Почему вы здесь? Вы специалист по применению отравляющих веществ в Германии?
- По заданию министерства развития и помощи отсталым странам я должен изучить местную флору в плане ее использования для увеличения продуктов питания человека,- ухмыльнулся Траске.

Эрвин Штайнвальд вздрогнул, когда услышал глухие разрывы мин, прервавшие монотонный шум дождя. Ему был знаком этот звук еще по великой войне в Европе. Он бросился на землю, а Траске сполз в свою дыру. Первые три мины ударили в то место, где еще недавно Блэк допрашивал крестьян. Второй залп попал между хижинами. Партизаны стреляли аккуратно, не задевая ни хижин, ни, самое главное, арестованных. Солдаты и часовые, охранявшие арестованных, попрятались в укрытия. Издалека послышались крики на вьетнамском языке. Затем с одного из холмов ударил пулемет.

Арестованные вскочили и побежали. После газа они еще ничего не видели, но крики указывали им направление. Они спотыкались и падали, но вновь поднимались, вновь бежали дальше и вновь ползли. Солдаты открыли огонь. Некоторые крестьяне упали и остались лежать, других укрыла завеса дождя.

Траске тоже стрелял. Затем положил винтовку и вылез из ячейки. Он заметил, как бежали в его направлении две фигуры, как упала на землю одна из двух, как поползла в его направлении одинокая маленькая фигурка. Девочка. Лет шести. Траске схватил ее за руку. Он повернулся... и окаменел, увидев Штайнвальда с вскинутой винтовкой у плеча.

- Отпусти, - сказал репортер спокойно.

Траске не пошевелился.

- Будьте осторожны,- предостерег он Штайнвальда,- у этой штуки очень мягкий спуск.
- Отпусти ребенка, - повторил Штайнвальд.

Траске толкнул девочку, и она упала к его ногам.

Подождав, пока фоторепортер опустит винтовку, он медленно подошел и залез в свою ячейку.

- Репортер, угрожающий солдату винтовкой, долго не проживет,- зло проговорил он.
- Часовым оставить посты!- послышался сзади приказ Блэка, а вскоре и сам капитан появился около них. Увидев ребенка, он подошел ближе.
- Все-таки одну схватили. Траске, возьмите ее с собой. Мы отойдем в поле. Собирайтесь живей.

Четырнадцать оставшихся в живых американцев длинными прыжками преодолевали запруды рисовых полей. Они торопились к опушке леса, откуда не так давно наблюдали за газовой атакой вертолетов.

Здесь, на равнине, среди рисовых полей солдаты чувствовали себя в относительной безопасности. Остановились у леса. Сзади - открытое поле, впереди - отвесный склон. Оттуда вряд ли могли бы их атаковать. Солдаты укрылись за деревьями и стали ждать.
***

Разведчик вошел в деревню одним из первых. Он обежал все хижины и не нашел тех, кого искал. У него было хорошее зрение, но он все же попросил у командира отряда самообороны трофейный бинокль, чтобы получше рассмотреть отступавший американский отряд. Когда он отнял бинокль от глаз, его лицо было бледным.

- Это Лин,- сказал он.- Они увели ее.- Он бросился к командиру минометной батареи, спускавшейся с перевала.
- Не стреляйте... Вы не должны! У них мой ребенок.
- Какой ребенок?
- Лин. Они привязали ее за веревку, и она стоит точно перед их позициями.
***

Михаэль Траске открыл консервную банку и пальцами стал вылавливать куски мяса. Он жевал, не спуская глаз с девочки, стоявшей посреди поля в десяти метрах от солдат. Шнур он привязал к дереву. Блэк курил, осматривая деревню в бинокль. Скоро наступит ночь.

- Это напоминает мне старые охотничьи истории,- сказал Траске и облизал пальцы.- В старину, чтобы приманить волков, привязывали козу.- Он погладил приклад своей винтовки.- Вот это настоящее оружие, чтобы охотиться на волков. Недавно под Бак-Тьесу мы захватили военнопленных. Одному из них я выстрелил из этого ружьишка в ухо. Я неплохой стрелок - точно попал в мочку. И как вы думаете, что произошло?- Он засмеялся.- Голова парня лопнула, как детский шарик.
- Кем же вы себя считаете? Героем?- Штайнвальд сжал губы.
- А вы против?
- Я против дрессированных животных,- ответил репортер.
- Ах! Ах!- вымолвил Траске.- Если б не было нас, дрессированных животных, как вы говорите, кого бы вы фотографировали, уважаемый сэр? Каждый занят своим делом, не так ли? Если вам все это не нравится, зачем вы тогда здесь?
- Затем, чтобы люди видели, как человек становится зверем. Затем, чтобы люди опомнились, другие люди, не такие, как вы, Траске. Вам слишком поздно.
- Великий гуманист,- констатировал Траске.- Модная болезнь у людей, кажущихся себе интеллигентными. Мне же, откровенно говоря, очень нравится коммунист без головы - гораздо больше, чем с головой. Иначе я бы не был во Вьетнаме.

Блэк пустил осветительную ракету. Она медленно опускалась на рисовое поле, качаясь на маленьком парашюте. Поле было спокойным. Дождь превратил его в почти непроходимое болото. В белом свете магния отчетливо вырисовывалась фигура ребенка. Девочка стояла не двигаясь.

- Устраиваемся на ночь,- объявил Блэк.

Радист передал ему трубку переговорного устройства. Блэк послушал, и его лоб покрылся морщинами.

- Подразделения на месте нашей высадки подвергаются все время атакам. Хотел бы я знать, откуда повылезали эти парни?
***

Разведчик лежал на краю деревни рядом с командиром минометной батареи. За рисовыми полями погасла третья осветительная ракета.

- Они заняли склон холма,- сказал командир.- Если б с ними не было ребенка, мы перестреляли бы их за четверть часа.
- Почему же вы не стреляете?- голос разведчика выдавал его волнение.
- Мы атакуем их позже, когда дождь усилится.
- Через рисовое поле?
- И с флангов. Люди уже в пути.

Разведчик пополз назад. Около одной из хижин он нашел председателя деревенского совета - старика, лежавшего под бамбуковым навесом. Его глаза были прикрыты влажным платком.

- Ты хочешь спасти Лин? Не стану тебя удерживать, брат,- сказал он,- хотя и должен это сделать. Это твой ребенок. Возвращайся назад!
- Я вернусь,- обещал разведчик. Он легко дотронулся до руки старика, а затем исчез в темноте. За деревней он обмазал лицо, шею и руки грязью рисового поля. У него был самодельный нож и две ручные гранаты. Прильнув к земле, он пополз к склону холма.
***

- Вам необходимо их обстрелять,- сказали капитану по рации напоследок.- Этим вы сорвете их подготовку к атаке. Не думайте, что они будут дожидаться рассвета и появления наших самолетов.

Через четверть часа шесть из четырнадцати солдат, вооруженные газометами, выступили к деревне.

- Достаточно двухсот метров, - сказал им Блэк.- Осветительных ракет у них нет, да и рисовое поле так затопило, что они не увидят вас, когда вы заляжете.
- Мы их тоже не увидим,- сказал один из шести. Сказал так, про себя, ответа он не ждал.
***

Разведчик пересек плантацию маниоки и остановился прислушиваясь. В свете последней ракеты он снова увидел девочку. Она стояла, высоко подняв голову, будто прислушиваясь к шорохам ночи. (В школе Лин слушала учителя тоже всегда с поднятой головой). Ее растрепанные волосы свисали. При дневном свете магния видна была и веревка, которой она была привязана.

Довольно скоро ухо разведчика уловило новые звуки. Он соскользнул с запруды в воду. На поверхности осталась только голова. Одна за другой шесть теней прошли мимо него. Он подождал, пока они отошли, и пополз за ними. Через некоторое время он вновь увидел их. Солдаты сгрудились на пятачке. Некоторое время они возились с короткими толстоствольными ружьями, потом раздались приглушенные выстрелы, и газовые баллоны полетели в сторону деревни. Разведчик принял решение моментально: отцепил обе гранаты, вытащил из каждой предохранительную чеку. Это были фосфорные гранаты американского производства. Пока американцы перезаряжали газометы, разведчик швырнул оба металлических шара в пригнувшихся солдат. Ослепительный свет фосфорной молнии на секунду разорвал пелену дождя.

Он опять увидел свою дочь. Она продолжала стоять неподвижно. "До нее не больше двухсот метров, - подумал он,- но чтобы доползти, мне понадобится несколько часов".
***

Блэк кусал губы. "Что означает эта вспышка фосфора там, впереди? Солдаты выпустили только одну серию газовых баллонов, и с тех пор ничего не слышно. С оставшимися восемью людьми нечего и думать об эффективной обороне. Отступить?"

- Ах, Блэк, делайте что считаете нужным!- ответил на его запрос взволнованный голос из штаба.- Мы сами окружены и отбиваемся от двух рот вьетконговцев. Как будто они специально заказали этот дождь, чтобы нас прикончить!
- Приготовиться к перемене позиции!- собрав всю решительность, приказал Блэк.- Они наверняка атакуют это место. А мы тем временем от них ускользнем. Пока они нас снова разыщут, дождь кончится, и мы вызовем авиацию. Да, девочку возьмите с собой,- приказал он Траске.- Держите веревку короче, а если она поднимет шум, заткните ей рот.
- Вы не должны этого делать,- сказал Фастель.- Скверное дело держать заложников.
- Может быть, это не фотогенично, зато практично,- бодро улыбнулся в ответ капитан.

В данном случае отступление было единственным шансом выжить - капитан прекрасно понимал это. Как понимал, впрочем, и то, что шанс этот был далеко не стопроцентным. Но, отдавая приказ, он обошелся без слова "отступление". У морской пехоты был свой, с большой ловкостью разработанный кодекс чести. Отступления для них не существовало...

- Мы оставляем позиции, чтобы с тыла напасть на вьетконговцев, угрожающих штабу на месте высадки. Шагом марш!- сказал он и встал во главе солдат.- Траске, вы пойдете с ребенком последним. Если нас обстреляют, позаботьтесь, чтобы девочка была на ногах.
- То, что вы делаете, называется свинством,- сказал Фастель Траске. Тот в это время наматывал шнур на руку.
- У нас в Германии, господа, надо будет провести большую чистку. Тогда такие люди, как вы, попадут в места, где им полагается быть.
- Если бы это зависело от вас,- ответил Штайнвальд.- Однако по-вашему не будет. Ни во Вьетнаме, ни у нас дома.
- Мне доставит удовольствие разделаться с вами,- ответил Траске, скривив губы.- А теперь идите передо мной!- Он указал винтовкой направление и дернул девочку.- Вперед!

Эрвин Штайнвальд не мог бы рассказать позже, что его подбило в те секунды выхватить из рук Фастеля бамбуковую палку. Тогда было не до анализа. Он изо всей силы ткнул ею в живот Траске, угодив в солнечное сплетение. Траске без звука опустился на землю.

- Майн гот,- промолвил Фастель. Он с удивлением посмотрел на Штайнвальда.- А что теперь?
Тот не ответил. Он освободил девочку от шнура и взял ее за руку.
- Не бойся,- сказал он тихо.- Пойдем назад в деревню.
- А потом?- Фастель взглянул на Траске; тот не шевелился.
- Потом обратно,- ответиД Штайнвальд.
- Как вы выберетесь из леса? Без солдат мы пропали.
- Я думаю, что мы с ними пропали,
- А что с этим?
- Этот меня больше не интересует.
- Если он вернется в Дананг, ваша игра сыграна, Штайнвальд.
- Навряд ли он сумеет, а впрочем, мне все равно. Не могу выносить, когда фашист прикрывается от пуль ребенком.
- У вас крупные неприятности впереди, Штайнвальд.
- Очень сожалею,- ответил Штайнвальд,- что, несмотря на все пережитое вами во Вьетнаме, вы думаете только о своей шкуре. Лучше уж мы расстанемся.- Он повернулся к девочке и взял ее за руку.- Пойдем,- сказал он по-вьетнамски.

Девочка не вырывалась, а покорно пошла за ним.

- Штайнвальд!- крикнул вслед Фастель.- Будьте благоразумны!

Траске пришел в себя, когда Фастель отошел едва ли шагов на десять. "Как в боксе,- подумал он.- Получаешь удар в солнечное сплетение и на несколько минут парализован. Я должен был предвидеть этот удар. Он скрытый коммунист, к тому же превосходно умеет маскироваться". Представления Траске о коммунизме хотя и не отличались глубиной, но были по-сержантски точными: коммунист тот, кто против него.

Траске схватил винтовку. Он услышал шум спускавшегося по откосу Фастеля. Скорее туда! У морской пехоты неписаный закон: сначала стрелять, потом задавать вопросы. Целиться в голову. Только в голову.

В ночной прицел "армалите" репортер был прекрасно виден. "Где же другой? Его не придется долго ждать,- решил Траске.- Когда я одного пристрелю, другой прибежит посмотреть, что случилось. Тогда настанет его очередь. Предателей надо наказывать на месте. Это тоже девиз морской пехоты".

Выстрела Фастель не слышал, не почувствовал и пули, страшным ударом разорвавшей голову и погасившей жизнь прежде, чем опустилось тяжелое тело, накрывшее фотоаппараты, фотовспышку и сумки с пленками.
***

Разведчик уже давно следил за солдатом. Когда он пришел к тому месту, где солдаты привязали Лин, там не оказалось никого - лишь труп солдата. Но вдруг американец поднялся и пошел вперед. Разведчик последовал за ним. Он видел, как выстрелил американец, но не смог разглядеть в кого. Быть может, Лин отвязалась и убежала, а этот солдат охотился за ней и теперь убил ее?! Он подполз к солдату настолько близко, что увидел его грязное лицо, его настороженные глаза. Медленно поднял он пистолет и прицелился в грудь. Когда пуля попала в Траске, палец автоматически нажал на спуск винтовки, и она выстрелила в ночное небо.
***

- Где репортеры? Где Траске?- спросил капитан. Ему никто не ответил.- Черт бы их побрал, у меня достаточно своих забот.- Блэк подозвал радиста и надел наушники. На связь вышел майор.
- Слушайте внимательно,- сказал майор.- Операция отменяется, в Дананге все переиграли. Сейчас необходимо вернуться на место высадки, чтобы избежать дальнейших потерь, вы поняли?
- Да, сэр,- подтвердил Блэк.
- В таком случае выполняйте. И сейчас же! Все.
- Все,- повторил капитан. Он отшвырнул микрофон и приказал солдатам по одному, сохраняя большую дистанцию, выходить из леса. Он знал, что они не смогут выполнить приказ, и, когда раздался первый выстрел, бросился на прибитую дождем траву. Он знал, что здесь умрет, и был прав.
***

Разведчик прислушивался к перестрелке. Он приготовил трофейную винтовку, но ни один американец не появился. Через некоторое время он услышал голоса солдат Фронта освобождения. Он поднялся и вышел им навстречу. Разведчик окликнул их и спросил, не видели ли они ребенка. Но солдаты не видели.

- Мы оставили часовых,- сказали ему.- После рассвета они обыщут всю местность.

На рассвете из показавшейся деревни навстречу им вышел крестьянин.

- Она в деревне, твоя Лин! В деревне!- кричал он издали.- Ее привел к нам фотограф, который был с американцами.
***

Во второй половине дня Штайнвальд добрался до дороги, по которой вчера еще шел с солдатами Блэка. Он увидел пару диких бананов и съел их. По его расчету до места высадки он должен был добраться на следующий день, часов в двенадцать. Возможно, это место еще окружено солдатами Фронта. А может быть, они после уничтожения взвода Блэка исчезли так же внезапно, как и появились.

"Нет, мне еще рано уезжать из Вьетнама,- думал про себя Штайнвальд.- Я должен продолжать делать то, ради чего приехал сюда со своим фотоаппаратом,- я напишу часть обвинения для Нюрнбергского процесса этой войны".

Солдаты Фронта освобождения сняли окружение с места высадки. Они скрылись в мокрых джунглях непобедимые и невидимые. Остались только разведчики. Они пропустили смертельно усталого репортера.

Морские пехотинцы, сидевшие за пулеметами на месте высадки, с удивлением смотрели в бинокли на заляпанного грязью европейца, ковылявшего к ним.

- Это один из фоторепортеров, сопровождавших Блэка,- сказал кто-то.
- Странно, радист до последнего момента поддерживал связь с группой Блэка,- ответил другой.- Он слышал выстрелы. А потом какой-то вьетнамец сказал в микрофон по-английски:
- Мы уничтожили этих убийц, пытавшихся захватить Заоблачный перевал. Посылайте следующих. Мы готовы...

Сокращенный перевод с немецкого Н.САВИНКОВА

ЧТО НАДО ЗНАТЬ ВОИНУ КРАСНОЙ АРМИИ О БОЕВЫХ ПРИЕМАХ НЕМЦЕВ
ГЕНЕРАЛ-МАЙОР А.И.ЛИЗЮКОВ
М.: ВОЕНИЗДАТ НКО СССР, 1942

Брошюра рассчитана на массового военного читателя и по своему содержанию включает опыт фронтовика - советы старшего боевого товарища бойцам, командирам и политработникам Красной Армии.

Все боевые приемы немцев в войне против нас, начиная от крупных операций и кончая отдельными частными боями, рассчитаны прежде всего на создание паники и замешательства в наших войсках. Этого они пытаются достигнуть следующим образом: в операциях - созданием на отдельных направлениях, количественно и качественно (по вооружению) превосходящих группировок войск; в отдельных боях - применением всевозможных приемов и средств, ошеломляюще действующих на необстрелянных бойцов.

В вопросах тактики или, проще говоря, в вопросах ведения отдельных частных боев для достижения цели ошеломления и паники противник применяет, следующие приемы: выдвижение просачивающихся групп автоматчиков, бессистемные обстрелы с кочующих минометных батарей, внезапные огневые артиллерийские налеты по всей глубине наших боевых порядков, броски танковых ежей.

Рассмотрим каждый из этих приемов.

1. АВТОМАТЧИКИ

Автоматчики - это отборные фашистские головорезы, имеющие опыт многих боев, прошедшие специальную выучку для лучшего использования своего оружия, люди, купленные фашистами наградами и талонами Гитлера на право получения после войны 100 гектаров земли на захваченной у нас территории.

Приемы действия автоматчиков в каждом отдельном виде боя разнообразны.

Так, во встречном бою, т.е. тогда, когда части вступают в бой друг, с другом с марша (с похода), автоматчики целыми партиями (взводами, ротами) выбрасываются вперед навстречу нашим войскам и, используя всю мощь своего огня, стремятся развернуть против себя все наши силы, с тем чтобы главные силы немецких колонн, прикрывшись огнем автоматчиков, поддерживаемых артиллерией, могли обойти фланги наших войск и даже выйти в тыл.

Командиры, практически не изучившие хитрого приема противника, иногда поддаются этой провокации, вводя в бой против небольших групп автоматчиков свои главные силы.

Противник, как правило, в наступательном бою автоматчиков в бой сразу не вводит. Действуя осторожно, прикрываясь тщательно налаженной разведкой, поддерживаемой частями своих главных сил, противник стремится нащупать стыки наших частей, фланги и всякие по тем или иным причинам образовавшиеся промежутки.

Когда эта цель противником достигнута, он вводит в бой своих автоматчиков. Небольшими группами, по 2-3 человека, прикрываясь естественными масками местности (лес, лощина, долина ручья, овраг, жилые здания), отдельные группы автоматчиков незаметно, "втихую", один за одним пробираются (просачиваются) на фланги и в тыл боевого порядка наших войск.

Первое время (иногда это время определяется сутками) автоматчики не выдают себя. Они занимают удобные позиции (отдельные дома, окопы, овраги, вершины деревьев, воронки от снарядов) и внимательно изучают расположение наших боевых порядков и действия наших войск.

К моменту начала действий главных сил противника эта "тихая сапа" оживает, и наши войска вдруг подвергаются внезапному огневому нападению автоматчиков с флангов и тыла.
Материальный ущерб от огня этих автоматчиков ничтожен, часто они стреляют даже не прицеливаясь, но панику на необстрелянные войска они нагнать могут. Кстати, для этой цели они применяют светящиеся разрывные пули, чтобы создать больше паники.

У необстрелянных бойцов в результате подобных действий автоматчиков противника создается впечатление, что они попались в ловушку, что противник окружил их и что положение безвыходное.

Бывалые бойцы знают настоящую цену этому беспорядочному огню противника и почти не обращают на него внимания. Без паники продолжают они вести бой с главными силами противника, а уничтожение зарвавшихся автоматчиков предоставляют специальным группам истребителей-автоматчиков, которые, зная приемы и уловки автоматчиков, скоро и решительно их уничтожают.

В условиях оборонительного боя немцы используют автоматчиков для привлечения на них больших сил наступающей стороны.

В населенных пунктах и в лесных участках небольшие группы автоматчиков, используя свой огонь до крайнего напряжения, поддерживаемые из глубины огнем минометов и артиллерии, создают впечатление у наступающего о большой силе обороны немцев.

Не искушенные в этой хитрости немцев бойцы и командиры часто развертывают свои большие силы против небольших групп автоматчиков.

Это большая ошибка. Всякая оборона противника, опирающегося на автоматчиков, должна преодолеваться обходом и охватом узлов сопротивления автоматчиков, которые, будучи отрезаны от своих главных сил, долго сопротивляться не смогут. Этот прием обороны автоматчиков надо иметь в виду особенно тогда, когда мы ведем бой за населенные пункты. Каждый населенный пункт, обороняемый автоматчиками, брать с бою в лоб, как показывает наш опыт, не рекомендуется. Населенный пункт, обороняемый автоматчиками, надо охватывать и окружать войсками, с тем чтобы отрезать автоматчиков от своих главных сил.

В условиях нормальной обороны противник использует автоматчиков для расстройства боевых порядков наступающего. Это достигается тем, что внутри своей обороны в хорошо укрытых местах противник оставляет отдельные группы автоматчиков. Эти группы укрываются в отдельных окопах, тщательно маскируемых крышками (заслонками) сверху, наподобие скрывающихся огневых точек (в отдельных домиках, на деревьях и т.д.).

В момент наступления наших войск эти автоматчики вмертвую сидят на своих точках. Но как только наши войска, наступая на противника, вклиниваются в глубину его обороны и проходят мимо этих скрывающихся автоматчиков, последние внезапно оживают, вылезают из своих укрытий и открывают огонь в тыл (в затылок) по наступающим нашим войскам. Стреляют они, как правило, трассирующими и разрывными пулями, стремясь создать впечатление среди наших войск об охвате и окружении с тыла.

На неопытных бойцов и командиров этот хитрый прием противника производит большое впечатление. Обстрелянные бойцы и командиры на такую уловку противника не идут и выполняют свою основную задачу, хорошо понимая и зная, что на самом деле никакого окружения и охвата нет, а остались в тылу только отдельные немецкие автоматчики.

Во всех случаях и во всех видах боя автоматчики ликвидируются, как уже отмечалось выше, группами истребителей. Каждая группа истребителей - это 2-3 бывалых боевых красноармейца, вооруженных винтовками или автоматами, основная задача которых состоит в том, чтобы обнаружить автоматчиков противника и уничтожить их.

"Охота на автоматчиков" производится точно так же, как охота на тетерева или глухаря. Есть такие птицы - тетерева и глухари, которые отличаются от всех других птиц тем, что весной, а иногда и осенью они токуют (поют). Охотникам известно, что тетерев и глухарь очень осторожные птицы и охотника они к себе в нормальных условиях не подпустят близко.

Но когда тетерев или глухарь токует, он настолько увлекается своей песней, что во время своего пения никого не видит и ничего не слышит. Когда же он кончит петь, он весь настораживается, вытягивает шею, поворачивает голову во все стороны и с напряжением выслеживает, нет ли где поблизости врага. Убедившись, что опасности нет, тетерев или глухарь продолжает петь свою песню - токовать. И опять поет с опьянением, с самозабвением. Зная подобный нрав этих птиц, охотники придумали способ, как их добыть (убить). Охотник идет в лес, не зная, где глухарь или тетерев поет. Он только знает, что в этом лесу, куда он идет, глухари и тетерева водятся.

С ружьем за плечами спокойным, ровным шагам охотник углубляется в лес. Временами он останавливается и прислушивается. Все тихо. Кроме шума верхушек сосен, охотник ничего не слышит. Он продолжает итти, снова останавливается, и снова все тихо. Он идет дальше. Вдруг до его слуха доходит бормотанье тетерева или глухаря. Охотник останавливается и замирает. Проходит несколько минут, иногда томительных и длинных. Тетерев начинает снова песню. Охотник опять замер, насторожился. Опытное ухо определяет направление, где поет тетерев. Охотник меняет направление и идет на звук песни. Тетерев замолк. Охотник напряженно замер, выжидает. Тетерев опять поет. Охотник убеждается в том, что он верно определил направление. Он ускоряет шаги и идет в направлении, где токует тетерев или глухарь. Он приближается все ближе и ближе. Песня становится, все яснее и определеннее.

В промежутках между пением птицы охотник замирает и ждет, но когда тетерев или глухарь поет, охотник напрямик, напрягая все свои силы, со всей возможной быстротой бежит на звук песни. Охотник не видит тетерева, но он уже определил точное его направление. Все дело теперь в том, кго кого перехитрит. Тетерев поет - охотник бежит. Тетерев замолкает - охотник замирает. Так продолжается до тех пор, пока охотник не увидит тетерева.

Но вот охотник увидел птицу. Вытянув шею, прикрыв глаза, тетерев заливается. Охотник снимает ружье, взводит курок и подходит еще ближе к своей цели.

Вот он уже почти на расстоянии верного выстрела. Но тетерев вдруг замолк, он как будто почувствовал опасность. Охотник ждет, затаив дыхание. Ждет минуту, другую, ждет несколько минут. Минуты тянутся мучительно долго и кажутся длинными-длинными. Тетерев нервно ворочает головой, впиваясь глазами в окружающее его пространство. Он как будто ищет врага, но охотник замер. Он притаил дыхание, пальцы влились в приклад ружья. Он слышит биение своего сердца. Кто кого, у кого больше выдержки? Опытный охотник всегда побеждает. В критический момент он не выдает себя. Тетерев успокаивается и опять начинает петь. Здесь ждать больше нечего. Охотник вскидывает ружье, нажимает спусковые крючки. Выстрелы. Тетерев убит.

В охоте на автоматчиков применяются полностью приемы охоты на тетерева и глухаря. Истребительная группа автоматчиков, зная район, где действуют автоматчики противника, идет по направлению их вероятного нахождения.

Группа идет, временами останавливается и прислушивается. И вдруг автомат противника заговорил. Группа напрягает слух, замирает, определяет направление стрельбы автоматчиков. "За мной, вперед!" - командует начальник группы. Истребители бегут на выстрел автоматчика-немца. Автоматчик отстрелял очередь и замолчал. Начальник группы поднимает руку, Это значит: внимание, тишина! Истребители замерли, притаили дыхание. Никакого движения и шума. Ждут новой очереди - огня автоматчика. Фашист-автоматчик после каждой очереди выстрелов, во время которой он ничего не слышит и не видит, кроме той цели, по которой он стреляет, осматривается, как тетерев после своих песен, по сторонам и ищет врага. Истребители молчат и не обнаруживают себя. Автоматчик успокаивается и снова открывает огонь. Истребители полным ходом идут на сближение с автоматчиком. Они его еще не видят, но уже определили его направление и идут прямо на цель.

Это сближение идет скачками (бросками). В течение некоторого периода времени автоматчик стреляет, истребители подходят к нему, Автоматчик прекращает стрельбу, истребители замирают и ждут. Наконец, они обнаруживают автоматчика. Еще две-три очереди автоматчика, и истребители окружают его. Наконец, последняя очередь автоматчика-немца, и наши Истребители расстреливают фашиста или захватывают его в плен.

Такая работа истребителей, как правило, полностью себя оправдывает.

Так, во время боев наших частей под Новосельем и Холмом в сентябре 1941г. истребительные группы уничтожили: в первый день - 26 автоматчиков, во второй день - 18, в третий - 12, в четвертый и пятый - по 6, в шестой - 4. С седьмого дня все автоматчики немцев ушли с нашего участка в тыл.

Всякие другие приемы борьбы с автоматчиками, которые мы применяли до сих пор, таких результатов не давали.

В последующем в каждой роте мы создали несколько истребительных групп по 3 человека в каждой.

2. МИНОМЕТЫ

Минометы являются основным оружием ближнего боя немцев. В производстве миномет прост и дешев. Снаряды его - мины - производятся легко и быстро. Обращение с минометом не требует большой выучки.

По данным пленных немцев, каждая пехотная рота имеет взвод легких минометов. Каждый батальон имеет роту средних или тяжелых минометов.

Немцы используют минометы прежде всего - чтобы посеять панику и замешательство среди войск противника.

Это доказывается, во-первых, тем, что немцы, как правило, ведут бессистемный минометный огонь, бесприцельный, по площадям; во-вторых, тем, что они применяют завывающие мины, про которые наши войска говорят: "Воющие истерики, как сам Гитлер"; в-третьих, немцы, стремясь создать впечатление, что минометов у них "видимо-невидимо", применяют кочующие минометы, т.е. минометы, быстро перебрасываемые с одного участка на другой.

Противник тщательно маскирует свои минометы, прячет их под фундаменты домов, в оврагах, в каменных зданиях.

Как преодолевать минометный огонь противника? Тут прежде всего надо помнить пословицу: "Трус сам идет на смерть".

Самая большая беда будет тогда, когда подразделение, попавшее под огонь минометов, начнет разбегаться: тут каждый осколок мины найдет себе цель, и пословица целиком оправдается.

Полбедой надо считать такое положение, когда войска, попавшие под обстрел, залягут за укрытие (в окопы, щели, за деревья, дома). Потери от мины в этом случае значительно меньше.

Лучшим средством противодействия минометному огню противника надо считать стремительно быстрое сближение наших войск с противником. Проще говоря, миномет бьет по тебе, а ты беги навстречу противнику для боя.

Миномет не дает точной стрельбы, а на больших расстояниях он дает большое рассеивание. Когда наши войска, попавшие под минометный огонь противника, приближаются к силам противника метров на 150, на 100, немцы прекращают минометный обстрел, прекращают потому, что боятся одновременно поразить и свои войска. Это доказано многочисленными боями, и бывалый боец из своего опыта может подтвердить это молодому бойцу.

Для уничтожения минометов противника нужно применять ночные действия небольших групп бойцов, желательно добровольцев, которые уничтожают или захватывают минометные батареи и обслуживающих их немцев внезапным ударом с тыла.

3. АРТИЛЛЕРИЯ

Артиллерия немцев по своему качеству и подготовке артиллеристов значительно уступает нашей артиллерии. Недаром у немцев есть приказ: русских артиллеристов в плен не брать. Уж больно допекли их русские артиллеристы!

Полную мощь артиллерийского огня немцы применяют редко. Это объясняется прежде всего тем, что далеко оторвавшаяся от своих тылов артиллерия пополняет свои боеприпасы с большим трудом; немцы очень экономят снаряды. Однако в отдельных случаях с целью создать панику немцы применяют артиллерийские налеты по всей глубине наших боевых порядков.

Этот прием особенно применяется ими тогда, когда они знают, что против них стоят новые, необстрелянные части. В этом случае немцы вдруг неожиданно (предварительно пристрелявшись отдельными орудиями) открывают огонь одновременно по переднему краю, по штабам и тылам. В это же время по всему фронту открывают огонь пулеметчики. Создается впечатление, что немцы вводят в бой все свои силы.

Бывалые, обстрелянные войска эту уловку немцев знают и спокойно отсиживаются в окопах и блиндажах, с тем чтобы любую попытку наступления противника встретить организованным контрударом своего огня и живой силы.

Для того чтобы заставить немцев делать налеты впустую, наши части должны широко применять устройство ложных позиций, окопов и батарей.

На одном из наших участков мы построили такие позиции и применяем кочующие орудия, которые делают по нескольку выстрелов из разных районов. Это оправдывает себя. Эти ложные позиции немцы по нескольку раз в день засыпают сотнями снарядов, а настоящих позиций не знают.

4. ТАНКОВЫЕ ЕЖИ

Танковый еж - это танк, минометная группа, противотанковое орудие и немного пехоты. Применяют немцы танковый еж с той же целью - вызвать панику среди необстрелянных войск и создать видимость, что против этих войск действуют большие силы немцев.

Когда немцы совершают марш (передвижение), впереди своих колонн они выбрасывают группу пехоты, танк, несколько минометов и прицепленную к танку пушку.

Таких групп (ежей) в голове своей колонны немцы имеют несколько. Как только противник встречается с нашими частями, он немедленно выбрасывает вперед свои ежи. На глазах наших войск появляется несколько танков, из-за них стреляют пушки, рядом минометы, а впереди или в сторонке - автоматчики.

На первый взгляд создается впечатление, что к противнику подошли большие силы. Бывалые и опытные бойцы и командиры не теряются при встрече с ежами. Истребители сжигают танки, забрасывают их бутылками с горючей жидкостью, подрывают противотанковыми гранатами.

Пехота организует должный отпор автоматчикам; артиллеристы бьют по пушкам и минометам.

Первым признаком, что перед нами не главные силы противника, а отдельные группы ежей, является то, что после расстрела одного-двух танков остальные уходят с поля боя и больше не показываются.

Бывалым бойцам и командирам нашей армии все эти хитрые трюки (выдумки) противника известны, и расчет противника на панику и ошеломление этими трюками не оправдывается.

Молодым, необстрелянным бойцам все эти действия немцев надо знать, чтобы не поддаваться панике и на каждую хитрость противника отвечать так, как отвечают их товарищи, уже закаленные в боях.

А пройдет небольшое время и, участвуя в боях, придумают еще новые приемы противодействия всяким хитростям противника - такие приемы, которым будут учиться у них и старики. Всякое искусство достигается практикой, а практика у нас большая, непрерывная.

5. ТАНКОВЫЕ ГРУППЫ

Использование танков в боях группами является основным боевым приемом немцев. Объясняется это двумя причинами.

Первая причина состоит в том, что введением в бой одновременно большого количества танков немцы, как и всегда и всеми другими средствами, стремятся посеять панику среди необстрелянных бойцов.

Вторая причина состоит в том, что немецкая пехота боится выступать самостоятельно. В нашей практике нет почти ни одного случая за всю текущую войну, когда бы немецкая пехота шла в атаку против нашей пехоты без танков и авиации. И только тогда, когда немцам удается применением большого количества авиации и танков нарушить боевые порядки наших войск, немецкая пехота способна к решительной борьбе.

На необстрелянного бойца, появление на поле боя сразу большого количества танков действительно производит сильное впечатление и даже в первый раз вызывает страх. Это происходит потому, что необстрелянные бойцы еще не видели, как эти самые группы танков превращаются в груды развалин и обгоревший лом, когда немецкие танки попадают на участки организованной обороны, в которой главную роль по борьбе с танками и играет сама пехота.

Обстрелянные бойцы знают, что не так страшен чорт, как его малюют. Они знают, что из танка наблюдение плохое. Всякий кустик, всякий бугорок ограничивает наблюдение немецких танкистов и не дает им возможности вести прицельный огонь по нашим бойцам.

Они знают, что не всякая местность проходима для танков. Например, снег толщиной 70-80 сантиметров задерживает, а иногда даже и останавливает танк, выводя его совершенно из строя.

Это происходит потому, что снег набивается между гусеницами, ведущими и поддерживающими катками гусениц. От трения гусениц о катки снег, начинает протаивать. При поворотах танка к протявшему снегу начинает прилипать новый слой снега. Гусеницы неимоверно натягиваются, и создается добавочное сопротивление мотору, тянущему так резко натянутую гусеницу. Продвижение танка замедляется, а при больших маршах по снегу часто бывают случаи, когда гусеница или сваливается с катков или даже лопается.

Снежный покров прячет от глаз танкиста цели и противотанковые естественные и искусственные препятствия, овраги, лощины, погреба, глубокие ямы, болотистые участки, которые часто под снегом не замерзают. Это тоже на руку нам в борьбе с танками противника.

В условиях зимы танки часто могут ходить только по дорогам. Это облегчает организацию борьбы с танками, так как заранее можно знать, откуда ожидать их появление, и подготовиться к их уничтожению.

Зимой, в морозы, моторы танков быстро остывают, и, хотя радиатор танковых моторов заполняется специальной незамерзающей жидкостью, в остывшем моторе застывает масло, которым смазывается мотор. Если долго держать масло застывшим, мотор не заведешь; поэтому время от времени танкисты зимой должны прогревать мотор, чтобы не давать застывать маслу.

Работающий мотор слышен на больших расстояниях. Это помогает нам заранее определить, где находятся танки противника на своих исходных и укрытых позициях.

Большую роль для своевременного обнаружения танков, конечно, должна играть разведка их. Разведку надо вести тремя способами:
1. Назначать слухачей, которые только тем и занимаются, что подслушивают, в каком направлении гудят моторы танков противника.
2. Выставлять наблюдательные посты, которые должны своевременно обнаружить появление танков противника и дать сигнал войскам.
3. Разведывать расположение танков противника специально высылаемыми группами.

Кроме естественных препятствий танкам, которые создает снежный покров, зимой значительно облегчается устройство искусственных противотанковых препятствий. Например, из снега легко сделать вал, а если еще его полить водой, которая замерзнет, создается совершенно непреодолимое препятствие для танков.

Против танков во всех условиях и во все времена года строится ряд препятствий: противотанковые рвы, ловушки, надолбы деревянные, железные, бетонные, гранитные, минные поля и т. д. Но даже там, где нет никаких противотанковых препятствий, в боевых порядках бывалых в боях красноармейцев немецкие танки не пройдут.

Что надо сделать, чтобы не пропустить немецкие танки?

Для того чтобы не пропустить немецкие танки через свои боевые порядки, надо:
1. Своевременно обнаружить появление танков, что, как говорилось выше, делает разведка.
2. Применить против танков противника страшные для них средства, которыми располагают наши войска.

Какие же это средства?
1. Противотанковые гранаты.
2. Бутылки с горючей жидкостью.
3. Противотанковые ружья.
4. Противотанковые мины.
5. Артиллерия всех видов и образцов.
6. Наши танки.

6. ИСТРЕБИТЕЛЬНЫЕ ОТРЯДЫ

Для борьбы с танками противника пехота создает специальные истребительные отряды. Истребители танков - это наиболее смелые и решительные бойцы. Вооружение их самое простое и легкое: противотанковые гранаты и бутылки с горючей жидкостью.

Каждый пехотный батальон должен иметь свои истребительные отряды.

Способы действий отряда: парами (по 2 человека) истребители занимают участки местности там, где наиболее вероятно появление танков противника (вдоль дорог, на открытых полянах, на легко проходимых для танков лощинах, по которым танки могут пробираться незаметно).

Боевые друзья - пара истребителей - зарываются в землю. Они вырывают маленькие окопчики - две круглые лунки глубиной 1 метр, диаметром до 3/4 метра. В одной из стенок лунки они вырывают небольшую нишу, в которой ставят бутылки с горючей жидкостью и гранаты. Лунки между собою соединяются ходом сообщения; в ходе сообщения справа и слева отрываются площадки, на которые кладут карабины или винтовки.

Глубина лунки определяется тем, чтобы сидящий в ней истребитель, встав при подходе к нему врага, мог свободно размахнуться рукой и бросить гранату или бутылку с горючим.

Боевые друзья-истребители строят свои окопчики (лунки) на расстоянии 1 метра один от другого. Если посмотреть сверху, то получается нечто вроде двух звеньев цепи, соединенных перемычкой.

Располагаются истребители попарно, потому что в этих окопчиках (лунках) они находятся круглосуточно и поочередно отдыхают: один дежурит, другой отдыхает. Дежурный наблюдает за появлением танков противника. Как только бойцы заметили появившийся неприятельский танк, они изготавливаются к бою. Глаза - на противника, в руках у одного - гранаты, у другого - бутылки. Танк приближается, оба бойца напряженно наблюдают за ходом танка. Танк ближе и ближе... Истребители пригибаются. Еще несколько секунд - и танк в нескольких метрах от истребителей.

- Пора! Гранаты!- командует первый.

Второй ловким движением бросает под гусеницы гранату. Оба пригибаются. Взрыв!

Надо укрыться, иначе можешь быть ранен осколком своей гранаты. Если танк продолжает движение, истребители несколько секунд выжидают, пока танк выйдет на линию лунки. Гул мотора и звенящее шлепанье гусениц подсказывают, что танк уже на линии лунки.

- Бутылки!- командует истребитель. Опять ловкий взмах руки,- звон разбитого стекла, жидкость обтекает танк, вспыхивает, и танк горит. Горящая жидкость проникает в щели. Экипаж танка открывает люки, чтобы выскочить из танка.
- Огонь!- командует истребитель.

Боевые друзья берут винтовки, и каждый вылезающий из танка немец расстреливается.

Так как истребительные группы располагаются по всей глубине боевого порядка, то каждый танк противника на своем пути будет встречать эти истребительные группы, будет уничтожаться ими.

Независимо от наличия истребительных групп в батальонах истребительные группы должны быть в каждом взводе, в каждой роте. Кроме того, каждый пехотинец, начиная от красноармейца и кончая командиром и политработником, должен также уметь применять бутылки с горючей жидкостью и противотанковые гранаты. Они действуют против танков противника так же, как истребители из своих окопов в условиях оборонительного боя и из-за ближайших укрытий (деревья, воронки от снарядов, дома, пни) в наступательном бою.

Истребительные группы батальонов и рот с большим успехом могут и должны применяться для диверсионных действий против танков и танковых групп противника. Всякий раз, когда разведка установит, что в том или ином районе или пункте расположены танки противника, распоряжением старших начальников истребительные группы должны направляться для уничтожения этих танков. Их сопровождают и наводят на цель разведчики, обнаружившие танки противника.

Ночью, укрываясь в заранее разведанных разведчиком подступах, лощинах, кустарнике, лесах, истребители идут к танкам противника. Чем ближе к танкам, тем осторожнее. Где надо - ползут, подбираются с флангов и тыла, подползают вплотную.

Сигнал начальника группы - и на танки противника летят десятки гранат и бутылок. Вслед за противотанковыми гранатами и бутылками истребители бросают ручные гранаты. Танки загораются, у противника паника, экипажи бегут. По бегущим немцам открывается огонь из винтовок и автоматов.

Убедившись, что задача выполнена, истребители рассыпаются и через некоторое время собираются в заранее условленном месте, после чего возвращаются в свою часть.

С большим успехом для истребления танков могут и должны быть использованы саперы. Вооружение истребителей-саперов - противотанковые мины, противотанковые гранаты, бутылки с горючей жидкостью в чехлах.

Истребительный саперный отряд занимает укрытый участок местности, где возможно появление танков противника. Он, не выдает себя до тех пор, пока не появились танки. Он готов в любую минуту переброситься на другой участок, где могут появиться танки противника.

Но вот наступил момент, когда загудели моторы танков противника, которые подходят все ближе и ближе. Саперы-истребители идут на шум ползущих танков, идут укрыто, маскируясь всеми возможными средствами (прячутся между отдельными деревьями, ползут через кустарник, перебегают лощинами).

Расстояние между ними и танками сокращается. Еще несколько минут - и истребители видят появившиеся танки противника. Теперь пора действовать.

- Мины!- подает сигнал начальник истребительного отряда.

Саперы перерезают путь танкам и быстро разбрасывают по пути их движения свои мины. Это делается почти под носом у противника.

- Ложись!- подает следующий сигнал начальник истребительного отряда.

Саперы-истребители прижимаются к земле; прячась за первые попавшиеся укрывающие предметы (деревья, отдельные дома, сараи), они изготовляются к бою и ждут подхода танков вплотную.

Как только танки противника подходят на расстояние, с которого можно бросать гранаты и бутылки с горючей жидкостью, саперы штурмуют танки, забрасывая их гранатами и бутылками и расстреливая бегущих из танков немецких танкистов.

Независимо от того, что против танков противника применяются такие активные средства борьбы, как противотанковые мины, гранаты и бутылки с горючей жидкостью, все красноармейцы при появлении танков противника по команде командира должны открывать по ним огонь из винтовок. Конечно, пули винтовок не пробивают брони танков, но отдельные пули могут попасть в смотровые щели и поразить танкистов Пули, попавшие в стекла наблюдательных приборов танков, разбивают их и ослепляют танкистов.

Кроме того, пули, попадающие в танк, барабанят по броне. Экипаж танка не знает, что бьет по броне, но он чувствует, что танк под огнем, Немецкие танкисты теряются, нервничают, стрелять начинают плохо, а иногда даже, не имея поражений, выходят из боя.

Само собой понятно, что по подходящим танкам противника должны стрелять и все пулеметы - ручные и станковые.

Противотанковые ружья, состоящие на вооружении нашей пехоты, - самое грозное оружие пехоты для уничтожения немецких танков. По устройству и обращению они необычайно просты, переносятся и меняют свои позиции легко, а пробивная сила их по броне танков противника настолько велика, что любой немецкий танк с расстояния начиная с 600 метров и ближе пробивается.

Противотанковые ружья целесообразнее основной своей массой располагать ближе к переднему краю, чтобы остановить танки противника, не дав им возможности ворваться в наши боевые порядки. Некоторую часть этих ружей надо располагать в глубине, чтобы уничтожать прорвавшиеся танки противника. Опыт показывает, что две трети противотанковых ружей нужно располагать у переднего края и одну треть в глубине. Это наиболее правильное распределение этого оружия.

Каждый боец Красной Армии должен знать, что танки противника, особенно при их большом количестве, могут прорываться и в тыл. В этом случае ни один боец не должен отходить назад, а пропустить эти танки мимо себя, потому что они в глубине будут уничтожаться артиллерией всех видов и истребителями вторых эшелонов боевых порядков. Тут, как нигде лучше, применима пословица: "Трус бежит на смерть". Почему? Потому что, когда боец лежит в окопе или даже просто на земле, проходящий мимо него танк не может его расстреливать: он не может целить и стрелять в землю перед собой.

Другое дело, если бойцы выскочили из окопов и побежали перед танками. Тут немецким танкистам и целить не надо. Нажмет стрелок спусковой крючок пулемета, и по бегущим полетят потоки пуль. А человек во весь рост - хорошая мишень.

7. БОРЬБА НАШИХ ТАНКОВ С ТАНКАМИ ПРОТИВНИКА

В борьбе наших танков с танками противника надо учитывать следующие особенности действий немецких танков:
1. заманивание в засаду;
2. действия из засад;
3. обходные и охватывающие удары.

Самым излюбленным способом действий танков противника является способ заманивания в артиллерийские засады.

Действуют немцы так: в определенных районах или участках местности они сосредоточивают большое количество артиллерии и прежде всего противотанковой артиллерии.

Нам известно, что в последнее время в качестве противотанковой артиллерии немцы используют автоматические 85-миллиметровые пушки, зенитно-танковые, т.е. такие пушки, которые могут быть использованы для борьбы как против авиации, так и против танков, причем переход из одного боевого положения в другое (от стрельбы по авиации к стрельбе по танкам) производится в течение 2-3 минут.

"Флак-канонен", как называют немцы эти пушки, появились у них всего несколько месяцев назад. Пушки эти имеют очень большую начальную скорость (до 1300 метров в секунду), большую пробивную силу снаряда, а самый снаряд для этой пушки бронебойно-зажигательный.

Легкие типы танков (Т-26, БТ) и даже средние типы танков (Т-34, английские "Виккерсы") пробиваются этими снарядами легко. И не только пробиваются, но и поджигаются. Единственный танк, который выдерживает эти снаряды, - это гордость нашей танковой армии, сухопутный броненосец КВ.

Пользуясь наличием таких противотанковых пушек, немцы стремятся выводить наши танки из строя, подводя их под удары укрыто расположенных батарей этих орудий.

Действия из засад в последнее время все чаще и чаще практикуются немецкими танкистами. Сущность этих действий состоит в том, что немцы не показывают нашим танкистам основной своей группировки, а высылают против них отдельные небольшие танковые группки. Эти танковые группки продолжительное время терпеливо маячат леред глазами наших танкистов, не ввязываясь с ними в решительный бой.

Иногда это продолжается несколько дней. А в это время основные танковые группы противника притаились за ближайшими укрытиями (на опушках лесов, в кустарнике, за домами сел) и терпеливо выжидают, когда удастся спровоцировать наших танкистов на преждевременное действие.

Неопытные танкисты иногда поддаются этой провокации и, наблюдая в течение некоторого времени все то же небольшое количество немецких танков, решают активными действиями уничтожить их. Но стоит только им организовать преследование отдельных групп танков противника и увлечься этим преследованием, как они натыкаются на находящиеся в засаде танки противника и несут от них большие потери.

Чтобы подобная хитрость немцев не удавалась, танкисты должны тщательно разведать действительное состояние противника и группировку танков противника, используя для этого все средства: танковую разведку и пехоту, авиацию и агентуру, и проверить эти данные высылкой специальных разведчиков от себя.

Обходящие и охватывающие удары немецких танков против наших танков применяются немцами всякий раз, когда они имеют количественное превосходство, т.е. когда их танков больше наших. В этом случае немцы небольшим количеством танков сковывают (привлекают на себя внимание) наши танки, а главную массу своих танков направляют для обхода или охвата с флангов и тыла, чтобы неожиданно атаковать наши танки.

Бывалые танкисты знают этот прием немцев; они не бросаются вдогонку очертя голову, за первыми попавшимися танками противника, а, наоборот, заставляют немецкие танки итти на них, сами поджидают немцев, спрятавшись за укрытием. Как только немецкие танки подойдут к нашим танкам на верные выстрелы, наши танкисты всей мощью своего артиллерийского огня обрушиваются на танки противника, и тогда один наш танк уничтожает несколько танков противника.

Так действовали наши танкисты под Ленинградом, так действовали танкисты нашей Первой гвардейской танковой бригады. Не удалось немцам заманить их под огонь артиллерийской засады! Как ни старались хитрить, а не перехитрили наших танкистов.

Несколько раз они повторяли свой прием - завлечь в засаду под артиллерийский огонь наши танки - а те не поддались этой хитрости. Наоборот, они укрывались в лесах, за домами и терпеливо ждали, когда немецкие танки подойдут к ним близко. Наконец, терпение у немцев лопалось, и они с озлоблением обрушивались на наши танки. Наши танкисты, применив по отношению к немцам немецкий прием засады, частью танков расстреливали немцев из-за укрытий, а потом, когда немцы в панике начинали бежать, другая часть танков внезапно обрушивалась им вдогонку и наперерез с флангов. Потери немцев в этих боях были огромные.

При хорошо налаженной разведке наши танкисты всегда будут иметь успех. Целесообразно, чтобы танки сковывающей группировки зарывались в землю, что значительно сокращает их потери от огня противника.

Окопы для своих танков танкисты должны строить так, чтобы вход и выход были свободными и не перенапрягали работу мотора и нагрузку на систему трансмиссий.

8. АВИАЦИЯ

Авиация немцев является основным оружием, которым они пользуются для обеспечения своих боевых задач. Используя свою авиацию против наших войск, немцы прежде всего добиваются от нее, как и от других видов оружия, морального воздействия на необстрелянные войска с расчетом произвести панику, заставить их дрогнуть.

Почти все типы самолетов немецкой авиации, а особенно истребительная и штурмовая авиация, сконструированы так, чтобы при своем появлении дать себя почувствовать нашим бойцам не только своими действиями, но и воздействием на моральное состояние необстрелянного бойца.

Старые бойцы нашей армии, закаленные в боях, говорят про немецкие самолеты: "Волком воют, ягнят пугают". И в самом деле, их издалека можно определить по характерному визгу и завыванию.

В боевой работе своей авиации немцы применяют приемы, рассчитанные прежде всего на запугивание бойцов.

К таким приемам относится пикирование с небольших высот. Самолет камнем летит вниз на бойцов, и кажется, что вот-вот бомбы или пулеметный огонь обрушатся на боевые порядки. Штурмовые немецкие самолеты идут на очень низких высотах ("чешет" по головам), ведя огонь без всякой системы и прицеливания трассирующими и разрывными пулями, чтобы больше запугать.

Старые, бывалые бойцы хорошо изучили все приемы боевой работы немецкой авиации и всякий вылет немецких самолетов встречают должным отпором.

Что делать при налете немецкой авиации?
1. Не оставлять своих мест (в окопах или укрытиях): всякая попытка бежать по полю при налете самолетов противника - смерть. Осколки бомб имеют большой разлет, если бежать - попадешь под осколок.
Если обстрелы из пулеметов немецких самолетов почти никогда не поражают лежащих бойцов, то среди бегущих трусов всегда будет много жертв.

2. При высоте полета самолетов противника до 500 метров вести организованный огонь из винтовок и пулеметов, а по низко летящим самолетам - из автоматов. Ведя огонь из своего оружия по самолету, надо помнить, что самолет идет на большой скорости, и поэтому при стрельбе надо брать упреждение в сторону полета самолета противника.

Если самолет идет стороной, вправо или влево от стреляющих, точку прицеливания нужно выносить по направлению его движения, с таким расчетом, чтобы выпущенные пули пересекли путь самолета в тот момент, когда он будет проходить эту точку.

Стрелять надо с поводкой. Охотники знают, что значит стрелять с поводкой: сначала прицеливаются в голову летящей дичи, а потом ведут ствол в сторону ее полета, опережая летящую дичь, после чего делают выстрел с таким расчетом, чтобы пока пуля долетит до птицы, по которой стреляют, птица как раз налетела на эту пулю.
Величина такого упреждения зависит от расстояния до самолета и от скорости его движения. Она определяется и откладывается на глаз в видимых размерах самой цели по длине фюзеляжа - в корпусах самолета.

Величина упреждений выражается:

Расстояние до цели в метрах	Какое упреждение (в корпусах самолетов) нужно брать
	"Мессершмитт-109"	"Юнкерс-88"	"Хейнкель-111"
100	1.1/2 корпуса	1 корпус	1/2 корпуса
200	3	1.1/2	1
300	5	2.1/2	2
400	7	3.1/2	3
500	10	5	4

Вот такой прием стрельбы с поводкой надо применять при стрельбе по самолетам противника, летящим в сторону - вправо или влево. Сперва прицелиться по голове самолета, потом вести прицельную линию по направлению полета самолета, опережая на столько корпусов само лета, сколько надо для данного типа самолета. Сделав упреждение, произвести выстрел.

Если самолет летит на стреляющего, надо целить прямо в винт, чтобы пуля попала в мотор или в пропеллер. Если самолет летит от стреляющего, надо целить в хвост. При полете самолета на высоте до 500 метров стрельба ведется с прицелом.

3. Прицел должен быть установлен на оружии заранее.

Наибольший успех при стрельбе пехоты по самолету противника будет там, где эта стрельба ведется организованно - залпами.

Вообще надо прямо сказать, что сбить самолет противника огнем винтовок - дело трудное, но не невозможное. Из опыта текущей войны можно привести много примеров, когда немецкие самолеты сбивались огнем винтовок и пулеметов. Если же по немецкому самолету стрелять трассирующими пулями, то это даст еще большие результаты, потому что полет трассирующих пуль (траекторию) немецкий летчик наблюдает, а видя вокруг себя сноп молний летящих пуль, он, естественно, начинает набирать высоту и поднимается все выше и выше.

Ясно, что чем выше будет лететь немецкий самолет, тем меньше у него вероятности на попадание бомбами в цель. Чаще всего он будет, бросать их с большим рассеиванием, на большой площади и впустую.

Из своей практики могу привести такой пример. В боях за Штеповку и Аполлоновку в сентябре 1941 года мы первое время очень часто подвергались бомбежке и обстрелу немецких самолетов, причем вначале бойцы, не веря в успех обстрела немецких самолетов своим оружием, встречали их молча, притаившись.

Немецкие летчики, не встречая никакого отпора с земли, доходили до такой наглости, что спускались над нашими боевыми порядками на 100-80 метров и обстреливали их из пулеметов нанося много потерь.

Освоившись с налетами фашистских самолетов, наши войска сперва поодиночке, а потом взводами и ротами начали встречать немецких стервятников огнем своих пулеметов и винтовок залпами.

И что же? Немецкие самолеты сразу начали набирать высоту, и после нескольких обстрелов ни один немецкий самолет не спускался ниже 2000 метров. А на такой высоте из пулемета он обстреливать не может, а если будет стрелять, то без толку, только для паники. Да и бомбить с высоты 2000 метров нелегко.

Под деревней Аполлоновка немецкие самолеты с высоты 2000-2500 метров большими партиями бросали немало бомб по нашим боевым порядкам, а людей, выведенных из строя, мы считали одиночками, в то время как вначале, до обстрела немецких самолетов пехотным оружием, мы несли от их самолетов большие потери.

Сейчас ни один немецкий самолет не проходит спокойно над расположением нашей части. Как только он появится, подразделения открывают огонь, да еще трассирующими и зажигательными нулями. И после нескольких залпов немецкие летчики начинают трусить и забираются вверх.

Как видно из этого примера, там, где авиации противника противопоставляется спокойствие и организованный огонь, она большого успеха своими действиями не имеет. Ей не удается создать панику среди бойцов, поражения от авиационных бомб почти никакого нет, и поэтому боевые порядки бывалых, обстрелянных бойцов нашей армии от налетов немецкой авиации не нарушаются.

Организованность, спокойствие и активный огонь по самолетам противника ослабляют действия немецкой авиации настолько, что того успеха, который немцы рассчитывают получить от нее и который вначале имели, пока наши войска не были обстреляны, сейчас они не имеют. Сегодня немецкая авиация уже не страшна нашей армии. Немецкая авиация - это дичь, за которой должен охотиться каждый боец Красной Армии с полной уверенностью в ее уничтожении.

По своей конструкции и качеству немецкие самолеты значительно уступают нашим самолетам. Наша авиация для немецкой авиации - страшный враг. Теперь уже весь мир знает, что хваленые немецкие "мессершмитты", "хейнкели" и "юнкерсы" боятся встречаться и вести бой с нашими самолетами, и наша авиация является главным и самым надежным средством для уничтожения немецких самолетов. Не меньшую роль в борьбе с авиацией противника играет наша зенитная артиллерия. Всему миру известно высокое качество наших зенитных орудий и исключительное мастерство наших артиллеристов.

Наша родина имеет достаточно заводов, производящих прекрасные самолеты и замечательные зенитные пушки. Враг, прорвавшийся на нашу территорию, не захватил и не уничтожил наших заводов, все они своевременно были эвакуированы в надежные места, развернулись и продолжают непрерывно давать нашей армии все больше и больше самолетов и зенитных орудий, как и всех остальных видов оружия.

Сейчас наша освободительная отечественная война против германского фашизма вступила в новую фазу. В ожесточенных боях, ломая сопротивление врага, наши войска на всех направлениях ведут наступление. Удары могучей Красной Армии по врагу становятся все более мощными и решительными. Враг получил глубокие раны, но он еще не добит, он пытается огрызаться. Мы не дадим ему передышки. Красные бойцы до конца выполнят приказ товарища Сталина и истребят всех немецких оккупантов, посягающих на свободу и счастье нашей родины.